Музыкофилия

«Чем сильнее я старался заполнить строчки таблицы, тем более неуловимой казалась мне связь». Связи Майкла прочно фиксированы и не требуют интеллектуального или эмоционального обоснования. Мои же, напротив, зависят от того, как я чувствую ключи и как использую их при сочинении и игре».

Джан Беели, Микаэла Эсслен и Лутц Енке, ученые из Цюриха, описали одну женщину, профессионального музыканта с цветовыми и вкусовыми синестезиями: «Каждый раз, когда она слышит специфический музыкальный интервал, у нее на языке непроизвольно возникает ощущение вкуса, модальность которого определяется величиной музыкального интервала». В напечатанной в 2005 году в «Nature» статье эти ассоциации были представлены детально:

Любая неуверенность при определении величины услышанного музыкального интервала компенсируется безошибочным восприятием его «вкуса», ибо ее музыкально-синестетический вкус включается мгновенно, автоматически и всегда правильно. Я слышал о скрипачах, которые при настройке инструмента пользуются синестезией, и о настройщиках роялей, которые также пользуются ею в работе.

У Кристины Лихи, писательницы, художницы и гитаристки, есть выраженная синестезия к буквам, числам и дням недели, а также синестезия – правда, менее выраженная – музыкальная. Особенно сильна цветовая синестезия, связанная с буквами, и если, например, слово начинается с «красной» буквы, то все слово может окраситься в этот цвет[75].

Кристина не обладает абсолютным слухом и не может поэтому почувствовать характеристическую разницу между тональностями. Но цветовые соответствия букв распространяются также и на знаки музыкальной нотации. Так, если Кристина знает, что данная нота – это D (ре), то у ноты появляется зеленый цвет, как и у буквы D. То же самое касается и звучания ноты. Кристина описывает свои цветовые ощущения, которые возникают в процессе настройки гитары, когда она проходит по струне от E (ми, синий цвет) до D (ре, зеленый цвет). «Насыщенный, яркий синий цвет постепенно бледнеет, становится зернистым и ненасыщенным, а затем уступает место насыщенному ровному зеленому цвету».

Я спросил Кристину, как она визуально воспринимает полутона, например, ми-бемоль между ми и ре, и она ответила: «Никак, это место никак не окрашено». Ни диезы, ни бемоли не имеют для Кристины окраски, хотя она слышит эти ноты и без труда их играет. Когда она играет диатоническую гамму – гамму в до мажоре, – то видит «радугу» цветов в порядке обычного спектра, причем каждый цвет постепенно растворяется в следующем. Но когда Кристина играет хроматическую гамму, спектр прерывается неокрашенными участками. Сама она приписывает это тому факту, что в детстве ее учили грамоте с помощью цветных магнитных букв, прикрепленных к холодильнику. Буквы были сгруппированы по семь (от A до G, от H до N и т. д.), их цвета соответствовали семи цветам радуги, но, конечно, в этих буквах не было никаких диезов и бемолей[76].

Кристина считает свою музыкальную синестезию средством, позволяющим ей совершенствовать и обогащать музыкальный талант, несмотря на то что синестезия поначалу носила, скорее, лингвистический, нежели музыкальный характер. Она была поражена, когда я рассказал ей о художнике, потерявшем цветовое зрение и одновременно утратившем способность к музыкальной синестезии. Кристина сказала, что, случись с ней такое, она была бы «убита», что для нее это было бы то же самое, что потерять способность чувствовать.

Патрик Элен, психолог и автор песен, «страдает» сильно выраженной синестезией не только музыкальной, но и акустической, связанной со звуками разного сорта. Синестезия проявляется при звуках из самых разных источников – от музыкальных инструментов до автомобильных клаксонов, голосов людей и животных, грома, – так что мир звуков непрерывно преобразуется в текучий мир красок и форм. Помимо этого, Элен обладает синестезией к буквам, числам и дням недели. Он помнит, как однажды, когда он учился в первом классе, учительница спросила, что он так пристально разглядывает, уставившись в никуда. Патрик ответил, что считает цвета до пятницы. Класс дружно захохотал, а Патрик с тех пор больше никому не рассказывал о своих видениях.

Только когда ему было восемнадцать, Патрик в разговоре с приятелем-студентом впервые случайно услышал слово «синестезия» и понял, что феномен, который он принимал за нечто само собой разумеющееся, является на самом деле расстройством. Услышанное возбудило его любопытство, он стал читать о синестезии и даже хотел посвятить этой теме свою диссертацию. Он уверен, что именно синестезия заставила его стать психологом, хотя его профессиональные интересы сейчас никак не связаны с синестезией, ибо Патрик занимается другими проблемами – речью, суждениями и лингвистикой.