Мы

Во время родов у нас не возникло чувства опасности. Все шло хорошо, жизненный опыт, весьма болезненный, но волнующий, в общем знакомый и в то же время абсолютно новый. Воды у Конни отошли ночью. Поначалу ни один из нас этому не поверил, ведь шла всего лишь тридцать четвертая неделя срока, но насквозь промокший матрас говорил сам за себя, и мы начали действовать: срочно поехали в больницу, потом мерили шагами приемный покой, чувствуя одновременно усталость и нервное возбуждение. Схватки начались в середине утра, а затем все стало происходить очень быстро. Конни оказалась сильной и отважной, в чем я не сомневался, и уже в 11:58 Джейн была с нами, комочек плоти, хныкающий и орущий, молотящий воздух крошечными кулачками и сучащий ножками, весом чуть больше четырех фунтов, но полный ярости; да, она казалась настоящей красавицей, ее совершенство позволило нам прогнать прочь тревоги и боль, им на смену пришли радость и ликование. Она родилась здоровенькой, и мы, как и рассчитывали, смогли сразу взять ее на руки. Были и фотографии, и клятвы в душе; я сделаю все, что в моих силах, чтобы заботиться о ней и беречь как зеницу ока. Конни приложила Джейн к груди, и, хотя поначалу малышка отказалась сосать, все шло хорошо. Никакой надобности в инкубаторе, только надлежащий уход. Мы вернулись в палату.

Весь день я просидел возле постели, наблюдая за тем, как они спят: Конни бледная, измученная и красивая. Бог его знает, почему это стало для меня таким сюрпризом, но я был сбит с толку и ошеломлен жестокостью, царившей в родильной палате, с ее потом, кровью и полным отсутствием деликатности. Окажись я в подобной ситуации, я требовал бы не кислородную маску, а общую анестезию и шестимесячную реабилитацию. Но для Конни процесс разрешения от бремени оказался даже более естественным, чем что бы то ни было, и я ею очень гордился.

— Ты была просто невероятной, — сказал я Конни, когда она открыла глаза.

— А я чертыхалась? — спросила она.

— Постоянно. Правда-правда, постоянно.

— Хорошо, — улыбнулась она.

— Но все выглядело в высшей мере естественно. Ты была похожа на… жену викинга или типа того.

— Спасибо, — сказала Конни. — Ты ею доволен? Она совсем крошечная.

— Она само совершенство. Я в восторге.

— Я тоже.

Они хотели оставить Джейн и Конни в больнице на ночь — не о чем беспокоиться, вот мы и не беспокоились. Конни не слишком охотно, но отпустила меня домой, чтобы я мог заняться приготовлениями к завтрашнему возвращению матери с ребенком, и меня ждала поездка назад — несомненно, самая странная поездка из всех, что когда-либо приходилось совершать мужчине, — в наш общий дом, который я нашел ровно в том состоянии, в каком мы его и оставили. Было нечто ритуальное в тех нескольких часах подготовки к столь значительному событию, словно для меня они последние, проведенные в одиночестве. Двигаясь точно в тумане, я отмыл грязь и ликвидировал бардак, забил продуктами холодильник и разложил по местам необходимые принадлежности. Я ответил на письма, сделал несколько обнадеживающих телефонных звонков: мол, с матерью и младенцем все в порядке. Застелил постель чистыми простынями, а когда навел полный порядок, поговорил с Конни, лег спать…

…и проснулся от звонка, раздавшегося примерно в четыре утра, в тот страшный час. Нет никаких поводов для паники — ужасные слова, — однако новорожденная Джейн немного вялая. У нее возникли некоторые трудности с дыханием, она переведена в другую палату. Ей предписали антибиотики, и они, несомненно, помогут, но не мог бы я приехать в больницу прямо сейчас? Путаясь в рукавах, я оделся и выскочил из дому, хватаясь как за соломинку за обнадеживающие детали разговора — нет никаких поводов для паники — и все же не в силах забыть фразу «возникли некоторые трудности с дыханием»: разве есть что-либо более основополагающее, чем способность дышать? Разве мы не вкладываем в слова «дышать» и «жить» один и тот же смысл? Я побежал вниз по Килбёрн-Хай-роуд, поймал такси, забрался внутрь, выбрался наружу — и прямиком в больницу, гулко протопал по коридору в палату Конни, остановился перед задернутой занавеской, услышал плач — и все понял. Я отодвинул занавеску, увидел, как жена лежит, свернувшись клубком на постели, спиной ко мне — о, Конни! — и мне все стало ясно.

На следующее утро нас привели в специальную комнату, дав нам возможность побыть немного с Джейн, хотя у меня и не лежала к этому душа. Каким-то чудом я все же сумел сделать пару фото, снять отпечатки ручки и ножки — именно такой совет мы получили, поскольку, как ни странно, нам потом, возможно, будет приятно их иметь, что оказалось истинной правдой. Мы сказали ей последнее прости, и нас отправили домой, но никогда еще, ни до, ни после того, мы не чувствовали такой тяжести в пустых руках.

121. После