Мы будем на этой войне. Не родная кровь

Иван Никитин настоял перед старшим братом, чтобы тот поспособствовал в отправке на самую что ни на есть передовую. Никаких доводов Иван слушать не хотел, горя желанием мстить.

Андрей Николаевич уладил с командармом все вопросы, поэтому проблем у Никитина с документами и оформлением не случилось. Он оказался в обычной мотострелковой роте, каких в городе было множество, измотанных боями, обескровленных более чем наполовину, полуголодных, измученных, ожесточённых до предела.

Никитин беспрестанно думал о своём нынешнем положении и не находил ни одного повода, чтобы почувствовать себя предателем. Впрочем, он понимал, другие наверняка посмотрели бы на это иначе, но плевать он хотел на чужое мнение, поэтому ни с кем не делился своими мыслями, поддерживая лишь ровные отношения с новыми товарищами.

И самое главное – он не чувствовал их врагами и воевал бок о бок так, будто с первого дня войны находился на стороне федералов.

Врагами стали бывшие свои.

Иван понимал, все не могут быть виновны в гибели его дочери, но это не имело ни малейшего значения. Он убивал раз за разом, не чувствуя облегчения и успокоения страдающей души.

Остальные бойцы тоже считали его своим. Всё что они знали о новичке, укладывалось во вполне стандартную схему: воевал в другой части, приказом переведён сюда в связи с расформированием прежней.

Первое время к нему приглядывались, оценивали, из какого теста новичок. Но тот сумел быстро зарекомендовать себя.

Случилось это так.

Штурмовали Краевую клиническую больницу, созданную ещё в годы Великой Отечественной. Современный комплекс состоял из множества строений – больших и малых, и одного огромного многоэтажного здания из нескольких корпусов.

Опозеры будто клещами вцепились в эту больницу, отдавая каждый метр с большой кровью.

Комбат матерился, как махровый сапожник. На его направлении произошла задержка, тогда как два батальона соседей смогли продвинуться дальше, зачистить несколько полуразрушенных зданий больничного комплекса и закрепиться в них.

Ротный по рации привычно выслушал поток отборной брани от комбата и отдал единственному оставшемуся в живых командиру взвода лаконичный приказ: вперёд!

Взводный – вчерашний выпускник военного училища, но уже обстрелянный и бывалый, коротко кивнул и пошёл собирать остатки роты. Удалось найти девятнадцать человек – грязных, прокопченных, уставших и угрюмых мужиков и парней. Он довёл до подчинённых давно понятный им приказ и дополнительно сообщил, что вместе с ними по своим направлениям пойдут третья и первая роты. Об этом солдаты тоже знали, так как воевали всё это время рядышком, потому восприняли приказ как формальный. Помалкивали, разумеется, чтобы не злить вышестоящее командование, которое, вероятно, не знало или не желало знать про обескровленные измотанные части, где вся техника давно сожжена, штатная структура в батальонах и ротах тоже давно нарушена, связь хрен поймёшь, как работает, снабжение отвратительное. И при этом от солдат и младших офицеров, не смотря ни на что, требовали продвижения вперёд. Вот они и продвигались, ожесточённо ломая яростное сопротивление опόзеров.

Врассыпную, прячась за маломальскими укрытиями, остатки роты пошли в очередную атаку. Грохот стрельбы и без того почти не смолкающий, усилился ещё больше.

Иван, пригибаясь, перемещался короткими перебежками, часто падая, изредка коротко стреляя из автомата по оконным проёмам, из черноты которых вспыхивали смертельно опасные огоньки.

От опозеров били автоматные и пулемётные очереди. Пули свистели совсем рядом, вгрызались в искорёженный миномётным обстрелом асфальт, поднимая высокие фонтанчики пыли.

Мыслей у Ивана никаких не было. Животный страх подавлялся инстинктом самосохранения, а это, кто понимает, совсем другое. Точный расчёт, что и как нужно делать, немного увеличивал шансы на выживание.

Однако ж Смерть всё равно стояла у каждого за спиной и ждала подходящего момента, когда жертва чуть выше поднимет голову. Тогда она махала отточенной литовкой – р-раз! – и покатилась головушка…

Обороняющиеся усилили огонь. Вероятно, к ним подошло подкрепление, судя по плотности огня, не больше взвода, но и это в нынешних условиях была внушительная сила. Пули засвистели чаще, пугающе ударяясь в асфальт, вжикая над головами, рубя чудом уцелевшие кусты акации.

Остатки роты вновь залегли.

Лежащий вместе со всеми ротный яростно матерился не хуже комбата, демонстрируя виртуозное владение великим и могучим.

Как только солдаты, подгоняемые его ругательствами, пытались подняться и сделать хоть шаг вперёд, тут же грохотали автоматы и пулемёты, снова прижимая всех к прогревшемуся асфальту, пахнущему гудроном.

Ивану этот запах на миг напомнил давнишнее детство, когда он с пацанами отколупывал кусочки гудрона от больших комьев, приготовленных рабочими для расплавки, и жевал его вместо жвачки, хоть и полно её в магазинах было, да не всегда у пацанов деньги водились. Опять же, запретное гораздо интереснее. Мать, конечно, ругалась, когда видела этот идиотизм, а им всё нипочём, убегали, смеясь…

Неизвестно, сколько бы продолжалось такое загорание под палящим солнышком на тёплом пропылённом асфальте, но соседям удалось ворваться в вестибюль. Там заметалась злая перестрелка, ухнули несколько взрывов ручных гранат, а потом началась рукопашная с такими воплями, что через гудящую над городом канонаду их было слышно даже за сто метров от здания, где залёг Иван вместе с остальными.

Тут уж ротный и вовсе не выдержал, матерясь через слово, заорал, срываясь на фальцет:

– А ну, поднимайтесь, … вашу мать!!! Вперёд, я сказал, сучьи дети!!! Вперёд!!!

Иван выдохнул резко, подскочил и побежал первым, отчаянно петляя, каким-то особым чутьём определяя, куда врежутся пули в следующую секунду, посылаемые с верхних этажей здания.

За ним поднялись остальные и дико вопя что-то нечленораздельное – каждый своё, ринулись вперёд.

Падали убитые и раненые, остальные бежали, как заправские спринтеры, ведя на бегу огонь по окнам.

Никитин добежал первым, прижался спиной к стене, наблюдая за своими, тяжело дыша, чувствуя бешеное сердцебиение. Кто-то уже успел заскочить в мёртвую зону, остальные отчаянно стремились в неё. Ждать Иван не стал. Он решил, что в вестибюль соваться смысла нет, там и без них справятся, поэтому побежал вдоль здания. Увидел небольшую старую каменную лесенку с полуразрушенными перилами в стиле пятидесятых годов прошлого века. Лесенка вела к одинокому, неприметному проходу без входной двери, вероятно, служебному.

Иван аккуратно сунулся в него и тут же отпрянул назад. Никто не стрелял. Тогда он, пригнувшись, снова скользнул в проём и начал подниматься по лестнице.

Сверху застучали чьи-то ноги. Судя по звуку шагов, бежали несколько человек. Они миновали второй этаж и устремились ниже.

Никитин, присев на колено, ждал.

Трое опозеров выскочили на площадку, выше на лестничный пролёт от него.

Иван длинной очередью срезал всех троих. Двое кубарем полетели вниз по ступенькам к его ногам, загремели их автоматы, летя вместе с убитыми владельцами, третий осел на площадке, громко крича от боли. Никитин подскочил к нему и ударом приклада в лицо заставил раненого умолкнуть, потом врезал ещё пару раз, добивая агонизирующего врага.

За Никитиным уже подтянулись самые резвые. Иван первым поднялся на второй этаж. Дверной проём тоже без двери открывал путь с площадки в длинный во весь этаж коридор.

Практически повсеместное отсутствие дверей объяснялось очень просто: ушли на дрова в холодную зиму.

Из ближнего помещения доносилась суматошная автоматная стрельба из нескольких стволов. Опозеры всё ещё пытались остановить наступающих с улицы.

Иван достал из разгрузки гранату, лёгкими шагами, подскочил к входу в помещение, выдернул чеку и катнул по полу рубчатый корпус лимонки.

Он услышал отчаянный вопль – кто-то из опозеров увидел вкатившуюся гранату, – и тут же грохнул взрыв, оборвав дикий крик, вышвырнув в коридор тучу пыли.

Никитин ворвался в запылённую комнату и полоснул очередью по едва ворочающимся, оглушённым и израненным противникам.

Никого не оставлять за спиной. Это железное правило.

Забежавшие следом парни опустили автоматы. Все бойцы были напряжены, белки глаз поблёскивали на закопченных тревожных лицах.

Быстро обследовали остальные помещения на этаже. Как ни странно, больше никого не обнаружили. То ли опозеры спустились в вестибюль на помощь своим, то ли наоборот, поднялись выше, на последний, третий этаж, что маловероятно: добровольно загонять себя в западню никто не станет. Всё равно третий этаж и чердак предстояло проверить, чем парни и занялись, соблюдая необходимую осторожность, выставив охранение, чтобы свои же, поднимаясь по лестнице, не приняли их за опозеров.

В вестибюле стрельба и вопли уже давно стихли, а Никитин со своими товарищами ещё проверял комнаты и чердак. В иных случаях, когда сильно сомневались, бросали в помещения гранаты, предпочитая впустую потратить их, чем напороться на смертельный свинец.

Когда всё было кончено, собрались на втором этаже перед выходом на лестничный марш, расселись устало прямо на полу, закурили молча.

Появился ротный, уже успокоившийся, но блестящие на закопченном, как и у всех лице глаза выдавали пережитый стресс.

Он посмотрел на Никитина и одобрительно сказал:

– Молодчага, Иван! Как рванул, а! За тобой всё потянулись.

– Ты тоже молодец, командир, – ответил Никитин. – Не твои б матерки, не поднялись бы мы до сих пор.

Ротный хмыкнул, обращаясь ко всем сразу:

– Да ладно, мужики, не держите зла, если по кому прошёлся в сердцах. Сами понимаете всё.

Другой боец заговорил обыденно, будто ничего особенного в его словах не было:

– Видели, как Сане Антонову голову снесло?

Некоторые закивали, другие вопросительно молчали, ожидая, что ещё скажет товарищ.

А тот продолжал:

– Я рядом с ним бежал, у него голова разлетелась на куски, меня обделало брызгами, а Саня бежит… Без головы, главное дело, бежит… Шагов пять или даже больше пробежал, потом только упал.

– Такое бывает, – ответил кто-то невыразительно.

Остальные продолжали молчать. Не повезло, конечно, Саньке. Погиб. Зато смерть быстрая и лёгкая. Это не кишки обратно в рассечённое осколками пузо запихивать, а потом помирать в страшных муках.

– Ладно, мужики, – вздохнул ротный. – Покурили, пошли вниз. Война ещё не закончилась.

Все вяло зашевелились, вставая, выходя на площадку, спускаясь по лестнице.

Иван прошёл мимо убитых им троих оппозиционеров, лишь мельком глянув на них. Сегодня он убил не меньше десятка этих гадов. Но счёт за дочку ещё не закрыт…