Мы будем на этой войне. Не родная кровь

* * *

Андрей Николаевич собирался на передовую в Красноярск.

До этого дня именно в городе на переднем рубеже он не был ни разу, тогда как в полевых условиях случалось время от времени бывать в окопах.

Савельеву при его должности не было никакой необходимости лезть на рожон и соваться под пули. Но он всякий раз ехал, преодолевая страх: совесть не позволяла отсиживаться в безопасных местах, впрочем, только считавшихся таковыми, потому что и там в любое время могло накрыть ударом артиллерии или залпом реактивных установок.

Он постоянно думал о младшем брате и о том, что должен был проявить твёрдость и не пускать Ивана на верную смерть.

Андрей Николаевич не мог забыть, как Иван молчал у могилы дочери. Лучше бы кричал и плакал. Но он молчал, сгорбившись на лавочке, уставясь на крест неподвижным взглядом наполненных невыразимой болью сухих глаз. Спустя долгое время он сказал, почти не разжимая губ: «Уходи».

Савельев ушёл, оставив брата наедине со своим горем. Уходил, размышляя невесело о странностях судьбы: совсем недавно он был здесь с Еленой, а теперь с Иваном.

Тот не вернулся ни вечером, ни на следующее утро.

С утра Андрей Николаевич направился к кладбищу, уверенный – ушёл брат, ушёл сам на передовую. Вот только как он собирается воевать без документов, как объяснит своё появление в расположении войск? Скорее всего, просто не думает об этом, влекомый чувством мести.

Но Иван оказался на месте. Он всё также, будто не минула целая ночь, сгорбленный сидел на лавочке, не обращая внимания ни на что вокруг, и всё смотрел остановившимся взглядом на крест, возвышающийся над холмиком, заросшим полевыми цветами и травой.

Подойдя ближе, Андрей Николаевич увидел, что брат совсем поседел, его короткие волосы непривычно серебрились, будто постарел младший братишка за одну ночь лет на двадцать…

Присев рядом, Андрей Николаевич помолчал и попросил тихо: «Пойдём домой, Иван».

Никитин покорно поднялся. Удивлённый этой покорностью Савельев тоже встал и они не спеша молча пошли прочь.

Тёплый ветерок и раннее солнышко дотрагивались до них, будто жалели.

Вернувшись домой, братья вдвоём пили водку без малого трое суток.

Уже после Савельев узнал, командарм приказал не трогать их – пусть пьют, отойдут сами, когда посчитают, что хватит.

После глубокого и тяжёлого похмелья Иван твёрдо сказал: «Хочу на фронт».

Винил себя Андрей Николаевич за проявленную слабость. Не нужно было отпускать брата. Отошёл бы он со временем от горя своего. Те же транквилизаторы помогли бы. Да, обиделся бы братишка, устроил бы скандал и, скорее всего, мордобитие, но это всё было бы потом.

А то ведь вон оно как получается: жену братову отпустил, та пропала, теперь младшего удержать не смог, не дай Бог, с ним ещё что случится.

Чтобы хоть как-то реабилитироваться в собственных глазах за отправку брата на верную погибель, ездил Савельев на смертельно опасные задания, доказывая самому себе уже очевидное: не трус он, хоть и не пришлось пока непосредственно в боях участвовать, стрелять и убивать. У него другие задачи и их надо выполнять. Грамотная информационная война наносит не меньший ущерб противнику.

В этот раз предстояло побывать в районе Краевой клинической больницы. Драка там шла кровавая, посему не было понятно, на ком лежит вина в разрушении православного храма на территории больничного комплекса.

Андрей Николаевич знал точно, что постарались и свои, и противники. Но по понятным причинам информацию следовало подать так, чтобы виновной оказалась оппозиция.

В тяжелейших условиях гражданской войны народ ещё больше обратился к Богу, обретая в молитвах пусть зыбкое, но успокоение и хоть какую-то надежду. Поэтому непримиримые враги делали всё возможное, дабы не наносить ущерба любым храмам, мечетям и молельным домам. Однако не всегда это удавалось. Так случилось и с этим храмом. Из рук в руки он переходил неоднократно. И всякий раз его брали с боем, разрушая обстрелами из миномётов, взрывами ручных гранат, автоматной и пулемётной стрельбой, выстрелами гранатомётов.

Ехать туда, как и во всех предыдущих случаях, не было никакой необходимости. Но, как и прежде, он решил, что должен. Ведь журналисты едут. Им тоже страшно и всё же они выполняют свою непростую работу. Чем он лучше? Тем, что начальник? Можно, конечно, прикрыться должностью. Из подчинённых никто ничего, разумеется, не скажет, зато будут думать о начальнике как о трусе. Можно наплевать на то, что там они думают, однако самого себя не обманешь. Поэтому надо ехать.

Андрей Николаевич со своими людьми добирался до города с колонной военных. Почти всегда именно таким способом приходилось ездить на задания. В этот раз места в кабине Савельеву не предложили, поэтому он наравне со всеми ехал на броне старенького, но вполне боеспособного БТР-80.

Из журналистов поехали только мужчины: женщин на такие задания не брали – командующий запретил.