Мы будем на этой войне. Не родная кровь

Штаб расположился в цокольном этаже одного из торговых центров, в довоенное время ставших неким символом процветания. Надуманного, мнимого процветания страны, в которой никто ничего производить не хотел, потому что невыгодно. Гораздо проще подешевле купить и втюхать по более высокой цене заграничный ширпотреб другим. А те, в свою очередь, тоже чего-то перепродавали, двигаясь в никуда, а вернее, всем скопом летя кубарем по крутой наклонной, почти не осознавая этого. Вся держава неэффективного менеджмента и малоэффективных манагеров стремительно падала в зияющую чернотой пропасть гражданской бойни…

Ничего другого не могло ожидать страну, где верхи уже не ведали чувства меры от безнаказанного воровства, а низы больше не хотели оставаться в стороне и наблюдать, как воруют другие…

Командир бригады полковник Терехов, показался Савельеву человеком, созданным для войны. По мнению Андрея Николаевича, насмотревшегося на всяких военных, среди них существовала тоненькая прослойка людей, рождённых не просто носить форму, а именно воевать. Полковник таким и был. При первом же взгляде на него становилось ясно: военную форму он носит с рождения, а война его мама. Характером командир был под стать своей внешности – решительной и волевой.

Савельев невольно почувствовал, что имея солидный багаж управленческой работы на государевой службе, сильно проигрывает этому полковнику, не подчиниться приказам которого даже в голову не придёт.

Андрей Николаевич, ощутивший укол самолюбия, чего прежде не случалось с ним при общении с более высокими по рангу офицерами, мысленно реабилитировался тем, что не в своей стихии он сейчас. Этот мир, а вернее, война – стихия полковника. При других обстоятельствах Терехов явно проиграл бы ему в административных ресурсе, полномочиях и связях.

– Мне уже сообщили из штаба, что вы прибудете с колонной, – прогудел полковник, сидя за своим походным столом с лежащей на нём специально изготовленной картой города.

Маленькие глазки на его тяжёлом и грубом, будто вырубленном топором лице, подавляли своей безусловной властностью. Так смотреть может лишь человек абсолютно уверенный в собственной превосходящей силе над кем бы то ни было.

– Я наслышан о вас и о вашем бесстрашии, – продолжал комбриг.

Он был серьёзен и ничуть не ёрничал, отчего в душе Савельева шевельнулось слабое чувство расположения к этакой глыбе.

– При вашей должности и положении вам вообще незачем подставлять голову под пули, тем не менее, вы это делаете. Не ожидал подобного от бывшего чиновника вашего ранга.

«И этот туда же, – с досадой подумал Андрей Николаевич. – Почему всем им хочется напомнить мне, что я из чиновников? Будто прокажённый какой. Хотя чему тут удивляться, не любит народ слуг своих».

– Всё это замечательно, – гудел дальше комбриг. – Но вы, должно быть, отдаёте себе отчёт, что с вами в любой момент может что-то случиться?

– Разумеется, товарищ полковник, – кивнул Савельев. – Мы понимаем, на что идём, у нас работа такая. В стране должны знать всё об этой войне.

«Эк, меня чуть не понесло, – вовремя спохватился Андрей Николаевич, заметивший, как сузились и без того небольшие глазки Терехова, а на рубленном грубом лице ещё чётче проступили морщины и носогубные складки. – Этого на мякине не проведёшь. Положил он с прибором на всю идеологию, которую мы пытаемся возвести на фундаменте из киселя…»

– Мне и моим людям нужно попасть в район Краевой клинической больницы и осмотреть храм, разрушенный по злому умыслу мятежников.

Тонкие и волевые губы комбрига тронула едва заметная усмешка, когда Савельев заикнулся о вине оппозиции.

Офицер прогудел:

– Нужно, значит, попадёте.