Мы будем на этой войне. Не родная кровь

Бронежилет и каску Андрею Николаевичу носить приходилось уже не раз. Он стоически терпел их тяжесть и неудобство, отлично понимая, что это ненадёжная защита. Но всё лучше, чем совсем ничего.

Он и журналисты, экипированные подобным образом, в сопровождении двух мотострелков, потратили целый день, чтобы пешком преодолеть немалое расстояние по лежащему в руинах городу и подобраться как можно ближе к нужному району.

В пути не раз попадали под миномётный обстрел и даже едва не угодили под шальной снаряд гаубицы, грохнувший взрывом в какой-то сотне метров от группы, как раз там, куда она шла. Если б прилетел минутой позже, накрыл бы всех разом… От грохота качнулась земля и поднялась густая пылевая взвесь.

Группа затаилась в развалинах дома, ожидая артобстрела, но его не случилось. Перебежками от укрытия к укрытию двинулись дальше.

С каждым пройденным кварталом, с каждым двором и с каждым домом грохот стрельбы приближался, нарастал. Уже чаще попадались солдаты, напряжённее и злее командовали офицеры.

Повсюду лежали трупы, до них ещё не успели добраться похоронные команды, актировавшие убитых простым собиранием военных билетов, иных документов или личных опознавательных знаков – ЛОЗ, ввести которые во всех родах войск предлагали ещё в конце прошлого века, но так и не ввели. Однако к началу этой войны недочёт частично успели исправить. Поэтому на некоторых погибших такие пластинки уже находили. Одну забирали, а вторую оставляли на трупе для дальнейшей идентификации.

На самом деле, как знал Савельев, последующей идентификации никто не делал. Она нужна, чтобы не перепутать тела при отправке родственникам. В этой войне подобным никто не занимался, отправлялись лишь похоронки, если было куда и существовала возможность отправки. Убитых массово хоронили, как правило, в воронках, присыпая чем-нибудь, а писари в подразделениях уже вели учёт погибшим.

Часто случалось, что приходилось в спешке и суматохе отступать. Тогда недосчитанные в строю бойцы числились без вести пропавшими, если кто-то из сослуживцев наверняка не подтверждал, что видел пропавшего убитым. Самым верным подтверждением были всё те же документы или личные опознавательные знаки.

Если позиции, наоборот, захватывались, то после боя тела опозеров тоже хоронили, чтобы не разлагались и не воняли. Чаще всего никто не утруждался сбором их документов. И только в редких случаях окончательно не очерствевшие сердцем проделывали эту скорбную работу.

Начало смеркаться к тому времени, как удалось подойти наиболее близко – оставалась всего пара кварталов до больничного комплекса. С темнотой грохот стрельбы почти стих, но порой тишину разрывали автоматные и более басистые пулемётные очереди.

Хороший вид на собор открывался с небольшой улицы Аэровокзальная, по которой группа Савельева проделала остаток пути. Она почти перпендикулярно выходила на широкую улицу Партизана Железняка, вливаясь в неё напротив полуразрушенного храма. Поэтому Андрей Николаевич принял решение не рисковать попусту и не подходить совсем уже близко к объекту, а дать возможность операторам поработать с более безопасных позиций, заснять всё, поговорить на камеру с солдатами и офицерами. Этого будет достаточно.

Воспользовавшись затишьем, журналисты принялись за работу.

Бойцы укрывались в подвалах или в иных помещениях зданий. Большинство солдат не хотели общаться на камеру и отворачивались от яркого света, бьющего в лица – грязные, небритые, усталые.

И всё же нашлись желающие сказать пару-тройку слов, а заодно стрельнуть сигарет у гражданских.

Савельев забрался в уголок тёмной комнаты и, вытянув гудящие от усталости ноги, прислонился к стене, спасаясь бронежилетом от стылости, вытягивающей из тела тепло. От холодного пола защищал кусок полиуретана. Такие «поджопники», как называли их военные и гражданские, имели многие. Их делали специально и носили на ремне или на широкой резинке в районе поясницы, при необходимости опуская ниже. Эта штука уже давно была придумана туристами, вот и на войне пригодилась.

«Завтра ребята поснимают с разных ракурсов храм, ещё пообщаются с солдатами и офицерами, чтобы тех было видно на фоне разрушенного здания, и можно двигать назад. Задание, в общем-то, рядовое. Если бы не этот сумасшедший риск…»

Постепенно Андрея Николаевича сморил чуткий и тревожный сон, почти не нарушаемый ставшей совсем редкой трескотнёй выстрелов.

Летом светает рано. Ещё не было пяти утра, как внезапный грохот стрельбы вырвал Савельева из липких объятий Морфея.

От страха сердце бешено застучало, а душа испуганно сжалась. Он сел на корточки, осматриваясь по сторонам, видя готовых к бою военных и напуганных, как и он сам, журналистов.

Караульный солдат крикнул:

– Опозеры в атаку пошли!!!

– К бою! – эхом отозвался молодой лейтенант и приказным тоном обратился к Савельеву: – Так, корреспонденты, давай отсюда вниз, в подвал, нехрен вам тут делать!

Дважды повторять не пришлось. Андрей Николаевич и его люди, оглушённые грохотом стрельбы, поспешили вниз по лестнице.

На первом этаже их встретил ещё один лейтенант.

– Все целы?! – крикнул он. – Я за вами! Приказано вывести!

Они выскочили на улицу, где кипел бой. Солдаты, укрываясь в развалинах, вели яростную стрельбу. По ним тоже вели огонь. Пули свистели совсем рядом, зло вгрызались в кучи осыпавшихся кирпичных стен, в бетонные преграды, выбивая фонтанчики пыли.

Пригибаясь, журналисты суматошно бежали за лейтенантом.

На них вдруг выскочил солдат с вытаращенными глазами.

– Обошли с флангов!!! Ночью ещё!!! Вырезали посты!!! – кричал он отчаянно.

Офицер врезал ему кулаком по лицу. И проорал зло:

– Заткнулся!!! Встал!!! Взял автомат!!! К бою!!!

На солдата это подействовало лучше всяких уговоров и увещеваний. Теперь перед офицером стоял собранный, готовый к драке боец.

Лейтенант посмотрел на Савельева и остальных и спросил хмуро:

– Всё слышали?

Андрей Николаевич кивнул. Журналисты тоже утвердительно закивали.

– Ну, раз слышали, подбирайте оружие, боеприпасы у убитых берите, и к бою. Выйти уже не получится. Если не отобьёмся, ляжем здесь все. Надо отбиваться, другого варианта нет.

«Вот и получил, на что напрашивался, – тревожно подумал Савельев. – А чего ты хотел? Бесконечно играть с судьбой в кошки-мышки? Это должно было случиться рано или поздно. Она такого нахальства не прощает…»

Савельев быстро нашёл автомат – убитые лежали повсюду. С патронами недостатка тоже не было.

Неожиданно, всего в паре шагов от него оглушительно грохнул взрыв мины.

Андрей Николаевич почувствовал, будто в него сразу вонзились тысячи раскалённых гвоздей. Одновременно он ощутил, как неведомая сила швырнула его в сторону. На миг всё перестало существовать, а потом накатила настоящая боль. Так больно ему не было никогда в жизни. Он даже не предполагал, что боль может быть настолько сильной и нестерпимой.

Орал он дико. Никто не спешил к нему на помощь. Боль вдруг куда-то отступила, сознание прояснилось, и Андрей Николаевич подумал отрешённо:

«Как же так? Ведь я никого не убил… За что меня-то? Так не должно быть… Почему? Я должен вернуться… у меня дом… семья в Швейцарии… дети… мама… я не хочу умирать… это несправедливо…»

Сознание накрыла тьма, звуки пропали.

Савельев осознал себя стоящим чуть в стороне от собственного тела, удивляясь, почему оно окровавленное и растерзанное лежит в нелепой неудобной позе там, когда он – здоровый и невредимый, стоит тут. Он увидел беззвучную картину боя, стреляющих солдат, разрывы мин, уже не причиняющих ему никакого вреда…

Всё это стало каким-то далёким и даже чуждым, не имеющим никакого значения.

Андрей Николаевич почувствовал, что с невероятной скоростью летит навстречу яркому свету…