Когда мама меня выходила с помощью рассола, пошёл навестить именинника. В сенях как полоумные визжали двое подсвинков: в сильные морозы их подселяли поближе к теплу.
– Что с вашими поросятами, тётя Катя? – спросил я мать Ивана.
– Да друг твой вчера напился как свинья и выблевал в корыто, а они сожрали. Вот и распевают!
Мой друг лежал в постели полумёртвый с мокрым полотенцем на лбу. Увидев меня – а я старался держаться как гвоздь, – завистливо пробормотал:
– Я вчера перебрал, а ты, вижу, молоток, хоть и стаканами пьёшь. Мы с Федей завтра едем в Рогачёв получать мячи и форму для команды – надо к сезону готовиться. Поедешь с нами?
Следующим летом я играл в футбол с совхозной командой. Правда, только на тренировках, да и то недолго. Вместе с командой ездил и на соревнования в кузове совхозного автомобиля, правда, лишь в качестве особо приближённого болельщика. Но и этот статус возвысил меня в собственных глазах. В десятом классе выяснилось, что у Ивана с пионервожатой роман не сложился, и она положила глаз на меня. Признаюсь, если бы не поступил в университет и вернулся в деревню, вполне мог бы жениться. Она снимала квартиру в доме бабки Михалины, а та была мастерицей сводить молодых да ранних.
На пионервожатой женился мой друг Федя. Свадьбе мог помешать военкомат, но Федя колол дрова и «невзначай» отрубил себе мизинец и безымянный пальцы на левой руке. Призывника Иванова комиссовали, пионервожатая же, конечно, не могла устоять против этого подвига во имя любви.
Оба моих друга ушли из жизни довольно рано. Ваня Толкачеёв остался на сверхсрочную, рано женился, закончил какую-то военную школу, стал лейтенантом, а потом запил. Жена ушла, он умер на почве алкоголизма.
Федя Иванов на десятом году счастливой супружеской жизни разбился на мотоцикле. Целый день копал с женой картошку, таскал и грузил тяжёлые мешки. На скорости стало плохо с сердцем, и он врезался в дерево.
С детства у меня осталось убеждение, что дружество – одна из самых больших Божьих благодатей для человека, а умение дружить – одно из лучших качеств. Всегда старался сойтись с симпатичным мне человеком, понять его, открыться самому. Всегда был рад оказаться под руками, когда такому человеку нужна была помощь. И судьба не обделила меня друзьями. Расставшись со школьными, приобрёл новых в университете и на работе. Не знаю, удастся ли мне продолжить эти воспоминания, поэтому очень хочется назвать по именам тех, которые мне дороги до сих пор. Одни, как говорится, уже далече – мои однокурсники, доктора наук Магомед-Гаджи Назиров и Анатолий Исаев, талантливейший журналист Миша Малчун, преданнейший в дружбе Виктор Юдкин. Другие здравствуют, и мы всегда и во всём стараемся поддержать друг друга, хотя судьба и разбросала нас по разным странам и континентам: мои давнишние друзья живут сейчас в Израиле, в Германии, в США, не говоря уже о Риге и Москве.
Долголетнюю дружбу считаю высокой наградой, которую судьба может даровать человеку. А стаж нашей дружбы (это тоже работа) в большинстве случаев превышает три-четыре десятка лет. С Юрием Глаголевым – правда он теперь Юрий Голан – два года назад мы отметили 50-летие нашей дружбы.
В – Риге же у меня ещё и целый коллектив молодых друзей, тёплыми отношениями с которыми на склоне лет горжусь и дорожу не меньше: редакция газеты «Суббота», моё последнее и очень дорогое мне рабочее место.
В середине 1950-х к нам заявился высокий рыжеволосый детина и с порога бросился обнимать отца, хлопал его по спине и даже неловко поцеловал. Мама, выглянув из кухни, засуетилась и, не поздоровавшись с гостем, бросилась накрывать на стол.
– Это знаете кто, дети? – сказала нам, наблюдавшим за этой сценой, мама. – Давид Аркадьевич Раймер! Он спас вашего отца от расстрела!
– Что от расстрела – не факт, – возразил гость. – А вот если бы не Лука Романович, куковал бы я ещё десять лет в Сибири. Это уж точно факт! А так вот уже как три года сам себе хозяин.
Переводчика после войны арестовал КГБ, и получил он пятнадцать лет лагерей за сотрудничество с оккупантами. Из Краслага его вызволил отец, собрав целый ряд свидетельств о том, что Раймер был партизанским агентом у немцев, а кроме того, спас немало жизней.