Мы должны говорить друг с другом

Хочуван вздохнул, помассировал живот на месте удара. Скобликовские "Жигули" поехали мимо них со двора.

- Валя! - закричала еще красная с лица Скобликова, - Улица Фадеева, а дом? Дом?

- Пи-и, - тихо плакала администраторша, сморкаясь в платочек, - пи-и, девять...

- Нет такого, так будет, - Хочуван вылил в себя стакан сырой воды, в животе закололо, - Ох, бля!.. Спасибо, парень. На, - он вернул стакан, - дуй в комнату, мамка ща приедет... Вот оно и то - вишь, договориться никак не можем... Ну-ка... Будет! Сделаем!..

И Хочуван, и Скобликов остановились одновременно - Скобликов ехал за Хочуваном впритирку, из машин вышли одновременно, хлопнули четыре дверцы вылезли все, из "зилка" - администраторша и Знамеровский, держащийся сзади, съеженный, от него бросился младший Скобликов:

- Мама!

- Сынуля моя!

Женщина прижала ребенка к себе и закричала в блеклое зашторенное окно:

- Иван Андреевич!

Скобликов, покосившись на молчащего Хочувана, прошел по дорожке и заколотил в дверь. Поодаль начали собираться люди.

- Иван Андреевич.

Окно молчало, никто не отворял. Пятеро взрослых и один ребенок стояли на зеленой улице маленького городка и хотели говорить друг с другом.

-----------

"Литературная учеба", янв.-февр. 1990, книга первая

Рубрика "ВТОРАЯ ВСТРЕЧА"

Игорь Тарасевич родился в 1951 году. Окончил Литературный институт имени А.М.Горького. В 1986 году во втором номере "Литературной учебы" был напечатан его рассказ "Жена". Автор сборника прозы "Время года". Живет и работает в Подмосковье.

Илл. О.Стацевич

ДВА МНЕНИЙ О ПОВЕСТИ И.ТАРАСОВИЧА "МЫ ДОЛЖНЫ ГОВОРИТЬ ДРУГ С ДРУГОМ"

Вячеслав ПЬЕЦУХ

ЭТО КАК БУДТО НОВО

Принципиальное достоинство повести Игоря Тарасевича заключается в том, что она написана на уровне своего времени, то есть ключик к тому самому ларцу, который всегда просто открывается, художественная мысль, метод, средства, конструкция персонажей - все это нынешнее. Ведь, как это ни странно, огромное большинство современных повестей пишутся по схеме, сложившейся еще в конце XVIII столетия: пейзажик какой-нибудь, представление главного действующего лица, завязка, кульминация, развязна, и в результате вырисовывается какая-то непритязательная мораль чуть ли не басенного толка, вроде того, что хорошо поступать - хорошо, а плохо поступать - плохо. Сочинители таких повестей, среди которых найдется немало даже и "классиков", отчего-то никак не хотят понять, что давно миновало время изобразительности ради изобразительности, что сто пятьдесят лет тому назад действительно имело смысл поведать какому-нибудь губернскому секретарю, прозябающему в глуши Любимовского уезда, о жизни "в залах да на паркетах", а нынче мы все доподлинно знаем, что такое ездить в трамваях, любить симпатичных девушек и томиться в очередях; наконец, еще Николай Васильевич Гоголь указал на неординарную концепцию как на источник новой литературы. И ладно, если бы наши "классики" блистали повышенным градусом художественного слова, а то ведь со времен Марлинсного примерно одно и то же: "И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду... Опять с грохотом и страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы... Опять на верхнем мысу бойко зашумела вода..." - ну и так далее, вплоть до представления главного действующего лица. Понятно, что современная литература - это совсем другое, что она так же далеко ушла от принципа "физиологического очерка", как электронные часы от часов с кукушкой.

Повесть Игоря Тарасевича - это проза как раз в том возрасте, когда она занимается прямым своим делом, именно анатомированием жизни, некоторым образом биопсией, которая опирается не на жизненный опыт и не на так называемую писательскую наблюдательность, а на особый склад художественного ума. К огорчению бесчисленной братии самодеятельных литераторов, нужно заметить, что такой склад ума встречается редко чрезвычайно, как сиамские близнецы.

Итак, "Мы должны говорить друг с другом" есть повесть решительно современная в технологическом, так сказать, смысле этого прилагательного, и вот ее основные признаки: фантасмагорическая фабула, которую сочинитель умудрился сделать обиходной, как талоны на сахар, такая геометрия прозы, когда все линии до одной сходятся в точке замысла, собственно наличие самого замысла, настолько истинная организация материала, что, как говорится, в центре повествования находится именно неприкаянная душа российского человека, некая тайна, обусловленная особенностями души, и еще то фундаментальное обстоятельство, что эта повесть написана именно как повесть, а не как пространный рассказ, фрагмент романа, этюд с натуры - иными словами, сочинителю дано то редкое чувство жанра, которое и отличает писателя от роковым образом начитавшегося молодца. Особой похвалы заслуживает интрига: одинокий провинциальный интеллигент, выдумавший язык, чтобы и себя потешить, и вдохнуть какую-то жизнь в среду обывателей, костенеющих в безобразном советском быте, - это как будто ново.