– Долматов, мать его так!.. Я его хотел под суд отдать, но не стал этого делать. После выполнения боевой задачи где-то на Украине, где точно, не помню, он полетел на бреющем. Сопляк еще. Не имел опыта… Штурман у него был Дружинин, задели что-то и перевернулись к черту… Самолет разбит, он и штурман остались живыми, а остальные угробились. А вот что под Таллинном было, я сейчас не могу вам доложить.
– Ну, выходит, что жив. Я этого Долматова кляну! Сам со штурманом живым остался… А ребята…
– Были случаи, тоже ходил.
– Я никогда не говорил об этом, но у меня тоже был такой случай, и тоже где-то на Украине. Возвращаюсь, смотрю – впереди стог сена, и мужики сено накладывают, а один стоит с вилами на этом стогу. Беру сильно штурвал на себя – и его сдуло. И стрелок говорит:
– Командир, слетел тот, сверху.
Я, конечно, об этом не говорил никогда, никому. Я не хулиганил обычно-то…
– Двести двадцать пять боевых вылетов, в книжке у меня записано двести восемнадцать боевых вылетов. Ну, вылетов не менее пяти, но и не более десяти не записано.
– Ну, какие, какие, не могу я вам сказать. Сбросили и сбросили. Я знал и понимал, что мы не будем отставать…
– Да, я ощущал. Капитализм есть капитализм. Я в совершенно другом государстве жил и понимал, что сегодня мы вместе, а разобьем врага, нам придется быть врозь. Я понимал, что они друзья до тех пор, пока враг общий есть.
– Пролетал я тридцать с лишним лет. Командовал: в войну эскадрильей, пять лет после войны полком командовал, потом 22-й дивизией – шесть лет и два года замом был. Дивизия была из четырех полков, три полка на Ту-16 – которые могли бомбить и ракеты пускать. Я первым ракеты КСР-2 пустил на 77-м полигоне, это к северо-востоку от Каспийского моря, с дальностью сто пятьдесят два километра в плавучую цель, прямое попадание. И один полк на сверхзвуковых дальних бомбардировщиках – Ту-22. Этот полк из меня все соки выжал, черт его побери. Перевооружение шло, и я перевооружил все ВВС. Понимаете? Вот так пролетал я тридцать с лишним лет.
Гунбин Николай Александрович
Я родился в 1918 году в Ярославской области. Мать – крестьянка, а отец до революции работал продавцом в Петербурге, а после революции работал в Сестрорецке.
В деревне я проучился до четвертого класса. Потом переехал к отцу, который один жил в Сестрорецке. Там окончил среднюю школу и поступил в Ленинградский институт сельского хозяйства. Он находился на Марсовом поле. Там, где памятник Суворову стоит, в трехэтажном здании. Там проучился один год, и меня в 1936 году по комсомольской разнарядке направили в Челябинское штурманское училище. Прошел мандатную и медицинскую комиссии – проблем не было. Прошли курс молодого бойца, приняли присягу, потом началась «терка». Начали летать мы примерно через год как приехали. На У-2, ТБ-1 и ТБ-3. А потом и на более современных самолетах СБ. Обычно сначала нам давали задание, куда лететь. Мы на земле прокладывали маршрут. Потом группа с инструктором садилась в штурманскую кабину. В ТБ-1 места мало было. А в ТБ-3 десять человек курсантов помещалось. Бывало, случались и блудежки, но все равно мы справлялись.
Училище я окончил летом 1939 года. Сдавали бомбометание, навигацию и связь. Бомбили на полигоне. Практическими цементными бомбами.
После выпуска попал в Хабаровск. Номер полка уже забыл. Надо в книге посмотреть. На ДБ-3А «Аннушки». В нем штурман в передней кабине сидел, летчик в средней и один стрелок сзади. Сначала объявили, в какой экипаж, потом самолет какой. Прихожу, знакомлюсь с летчиком, говорю:
– Меня назначили штурманом самолета.
Летчик Евсеев Иван в ответ:
– Очень приятно, – говорит, – будем летать вместе.
И вот мы с ним пролетали два года на этом ДБ-3А. А потом по разнарядке перед войной меня направили в город Иваново слушателем в Высшую школу штурманов. Начальником училища был Спирин Иван Тимофеевич.
– По-моему, было несколько участников испанских событий. Были собрания, на которых они рассказывали, как действовали, как нам действовать, чтобы избежать ошибок… Боевой опыт передавался.