Мы и наши возлюбленные

— Как, каким образом? Почему я ничего не знаю? — переполошилась жена, оставаясь типичным педагогом-теоретиком, к тому же заведующей сектором в каком-то чрезвычайно важном НИИ по эстетическому, гуманитарному и прочему развитию.

— Да это к вашей проблематике не относится, — отшучивался Павел Федорович. Он радовался сыновним страданиям, похоже, что медичка его и впрямь отшила. Дочь подтверждала эту версию, насмешливо сплетничала о том, что неверная возлюбленная брата молодыми людьми не слишком и дорожит, даже теми, что из хороших семей, маменькими сынками их считает, а волнуют ее по-настоящему зрелые, сами всего в жизни добившиеся мужчины.

— И я ее понимаю, — мудро, тоном пожившей и пострадавшей женщины добавляла эта пигалица, кажется, придумавшая себе новое увлечение: красавца художника, блондина с темно-русой бородой, чья роскошная, по слухам, мастерская находилось в переулке по соседству.

Зная себя, Павел Федорович сильно надеялся, что и в сыновнем характере здравый смысл возьмет верх над сердечной сумятицей. В конце концов во многих прочих проявлениях Маратовой натуры он не без удовлетворения узнавал свою породу.

Вот, например, усидчив был Марат вполне по-отцовски; другое дело, что просиживать часами Павлу Федоровичу доводилось не в университетских аудиториях, а все больше в президиумах торжественных заседаний всякого рода, а также в конференц-залах во время семинаров и симпозиумов.

Порода, видимо, и сказалась, мало-помалу Марат пришел в норму. Сессию сдал как положено — без хвостов и на зимние каникулы собрался с приятелями в Терскол. Павел Федорович, как положено, подмогнул с гостиницей. Все шло так, как он и надеялся, как должно было идти. Небольшая любовная передряга не выбила парня из колеи, а неизвестно еще, как бы осложнила ему жизнь эта самая первая любовь, обернись она счастливо. Счастливую любовь Павел Федорович предпочитал наблюдать в оперетте. В оперетте Павел Федорович отходил душой, особенно в классической, где мужчины носили фраки и цилиндры, а женщины поминутно меняли туалеты, то драпировались в тяжелые монументальные шелка, а то будто выныривали из обольстительной, воздушной, шелестящей и шумящей пены. Жизнь была беззаботна, какою никогда не бывает наяву, и роскошна, как мечта провинциала о столице, которую Павлу Федоровичу пока не удалось завоевать.

Весной, когда Павел Федорович вернулся из поездки по Средней Азии, где проводил семинары по идеологическому воспитанию тренерского состава, жена обрадовала его сообщением: у Марата, кажется, вновь роман. Мыслями Павел Федорович был еще там, среди нежного цветения миндаля, за дастарханом, где, подобно вулкану, тонко курилась гора плова и в кувшинах небывалыми цветами переливались соки, еще слух его был полон застольных речей, излишне витиеватых, высокопарных и льстивых, — в этом-то и было их главное достоинство, так что информацию супруги он не сразу принял во внимание. Почти что мимо ушей пропустил, как умел пропускать многие не имеющие для него значения жалобы и рассуждения, сохраняя при этом на лице мину глубокого уважительного внимания.

Опомнился, когда шофер вез их с женой вдоль бульваров, еще оголенных и местами не очищенных от почерневшего, спрессованного снега, но уже шумных, оживленных, продутых апрельским шальным ветром.

— Весна, щепка на щепку лезет… — комментировал обстановку на бульваре несдержанный на язык водитель, и Павел Федорович внезапно с тревогой подумал о сыне. Бог его знает, с кем он снова связался. По обычаю того же Ивана Суреновича, который не упускал случая пообщаться с простым народом, Павел Федорович непременно успевал перекинуться парой слов с лифтершей, так вот от нее стало известно, что окрест их новых, по индивидуальному проекту построенных домов взяли себе привычку гулять разбитные девицы, озабоченные целью познакомиться со здешними молодыми людьми. Вообще-то девиц можно было понять: прогуливаясь мимо торжественных, медью и благородным деревом отделанных подъездов, заглядывая в окна, уютно озаренные торшерами и модерновыми светильниками, они воображали себе жизнь, подобную той, что пленяла душу Павла Федоровича в театре оперетты. Однако увидеть в собственном доме героиню «Моей прекрасной леди» Павла Федоровича вовсе не устраивало. В его планы это не входило.