Мы и наши возлюбленные

А вот Андрей со сладкой истомой ощущал, что цыганская скрипка разбередила ему душу. Давние, казалось уж, изжитые, забытые, да вот незабываемые, видно, чувства, слезы подкатили к горлу, приступ уж совсем редкой, небывалой почти лихости поднял Андрея с места и перенес в тот конец зала, где, сам себя распаляя, уносился на своих смычках в погибельные выси цыганский оркестр. Бог знает, на каком языке объяснился Андрей с «премьером», скорее всего на хмельной смеси всех отдаленно, хоть несколькими словами внятных ему языков, во всяком случае, «премьер» все понял, сверкнул глазами, картинно тряхнул седеющей гривой и медленно, с растяжкой, самых заветных сердечных струн намеренно касаясь, завел «Две гитары за стеной…». Андрей же, ничуть не ради публики, а ради своей минувшей молодости, в минование которой никак не хотелось верить, ради души своей, как в далекие дворовые времена рвавшейся взлететь и закружиться, прошелся по ресторанному паркету классической московской «цыганочкой». «Сбацал», как говорится. Наверное, не слишком умело, но от души, с прихлопом, с памятными двумя-тремя коленцами и даже с претензией на особый приблатненный переулочный шик. Доплясался, переоценив свои силы, чуть ли не до инфаркта, до бешеного сердцебиения, до колотья в боку, но зато и аплодисменты сорвал, какие доставались в здешних краях разве что солистам Большого театра или Моисеевского ансамбля. Пораженные европейцы — у них, судя по всему, в голове не укладывалось, что ученый, их вполне серьезный коллега способен на такие номера — лезли к Андрею чокаться, произносили комплименты на всех великих и малых языках континента, главный же устроитель конгресса, академик, президент, почетный доктор Сорбонны и Упсалы, усатый краснолицый дядька, похожий на постаревшего витязя с памятника, обнял Андрея, выпил с ним на брудершафт и троекратно, вполне по-русски облобызался. И по-русски же, с чудесным мягким акцентом признался Андрею, что с большим удовольствием слушал его спонтанное выступление на семинаре, оно стоило многих заранее подготовленных рефератов. Ростислав, сидевший неподалеку, дружески улыбался, радуясь за товарища и одновременно как бы его поощряя, подобно профессору, который впервые присутствует при успехе не самого способного своего ученика.

На следующее утро еще не вполне пришедший в себя после нежданного вчерашнего триумфа Андрей постучался к Ростиславу в номер, это был их последний день в придунайской столице, накануне они сговорились пробежаться по магазинам. Весеннее солнце пробивалось между неплотно сведенных штор, Андрей ощущал себя школьником, которого так и подмывает после звонка без пальто сигануть на улицу, в сырой еще, залитый солнцем, тревожно и счастливо пахнущий двор. Ростислав подобного чувства, похоже, не испытывал, он медленно и обстоятельно одевался, натянул шерстяное трикотажное белье, аккуратно заправил кальсоны в высокие носки, потом облачился в превосходные фланелевые брюки, распаковал ни разу не надеванную рубашку с пуговками на воротничке. При этом он рассказывал Андрею, похохатывая удивленно, но с очевидным удовлетворением, что рано утром к нему постучался бой, грум, бог знает, как они здесь называются, — в общем, усатый молодец в мундире — и протянул ему на подносе элегантнейший конверт, в котором оказалось приглашение на обед в Академию наук, вон оно на столе, можешь посмотреть.

Андрей, уже привыкший к бесчисленным здешним проспектам, буклетам и прочим шедеврам типографского искусства, все же не без почтения взял в руки чуть матовый лист породистой бумаги, по-английски, по-немецки и по-русски извещалось о том, что академический обед состоится на правом берегу Дуная, в гостинице «Хилтон». Председателем приема, от чьего имени рассылался билет, провозглашался, иначе и не скажешь, тот самый академик, президент и почтенный доктор, который накануне лобызался с Андреем и восхищался оригинальностью его мышления.

— Тебе не приносили? — притворно осведомился Ростислав, повязывая за океаном приобретенный галстук, темно-синий, в едва заметную крапинку.

— Да нет вроде, — признался Андрей, чувствуя себя виноватым. — Может, еще принесут.

— Не принесут. — Ростислав, вглядываясь придирчиво в свое отражение, стряхивал щелчками невидимые пушинки. — Тут на этот счет железно, европейский класс. — Придунайская столица впервые удостоилась из уст скептического Ростислава такой однозначной похвалы. — Если приглашают, то принести не забывают.

А без приглашения являться не принято, — добавил он после кратчайшей паузы, словно упреждая вероятную бестактность.

Бестактности произойти не могло, Андрей прекрасно знал, что в Европе без приглашения не ходят даже к близким друзьям, здесь невнятен российский обычай заваливаться в гости веселой и хмельной бражкой полузнакомых людей, подымать хозяев с постели, вынуждать их стучаться к соседям, нет ли у тех в заначке лишней бутылки…