Мы и они

Как-то давно, не помню в каком журнале, недовольные критики полемизировали с «Весами» и упрекали их в «академичности». Приходилось мне слышать тот же упрек и позднее. Ах, если б он был справедлив! Ах, если бы «Весы» действительно были академичны! И побольше бы нам… Академий.

Послесловие редакции

Мы давно оценили и полюбили острое, – может быть, слишком колючее, – перо Антона Крайнего. Его статьи порою казались нам желчными, но всегда были интересны и умны. Начав свою деятельность в «Новом Пути», он сразу выказал себя непримиримым и беспощадным, направляя свои стрелы не только во враждебные станы, но часто и в сотоварищей по журналу. Несмотря на то, когда в прошлом году Антон Крайний выразил согласие участвовать в «Весах», мы, не колеблясь, предоставили ему полную свободу слова. Мы были уверены, что всегда будем с ним согласны во всем главном, основном, хотя, конечно, и можем разойтись в оценке отдельных явлений.

«Братская могила» оправдывает наше мнение. Мы всецело присоединяемся к «вере» Антона Крайнего «в будущую культурную Россию» и готовы повторять вместе с ним: «Ведь есть же зерна этой культуры!.. Должны же они быть!» Но мы думаем, что Антон Крайний очень ошибается, когда, бичуя врагов этой будущей культуры, относит к их числу и автора другого романа, «стоящего в соответствии с 33-мя уродами». Речь идет, конечно, о М. Кузмине и его романе «Крылья», впервые напечатанном в «Весах». Наше глубокое убеждение, – что М. Кузмин идет в рядах передовых борцов за ту самую культуру, за которую ратует и Антон Крайний. Именно, как такому культурному деятелю (а не только как талантливому поэту), «Весы» до сих пор широко открывали М. Кузмииу свои страницы и намерены столь же широко открывать их впредь.

Что же касается того «эротизма», в котором повинно будто бы целое течение русской литературы, мы должны напомнить Антону Крайнему давние слова Ст. Пшибышевского: «Так же, как я ничего не могу поделать против того, что в продолжение всех Средних Веков откровения души бывали исключительно в области религиозной жизни, так же мало могу я изменить что-либо в том факте, что в наше время душа проявляется только в отношениях полов друг другу. Пусть делают упреки за это душе, но не мне» (Сочинения, т. II, стр. 6–7). Но, конечно, говоря так, мы нисколько не хотим оправдывать легкомысленного отношения к вопросам глубоким и опасным, – того, что Пшибышевский называет немного далее «пошлой, молодцеватой, комически-пикантной эротикой» и «слащаво-противной юбочной поэзией».

«Весы».

Анекдот об испанском короле *

«Mercure de France», 15 juin. Lettres russes.[45]

Замерло, закостенело… Журналистам-политикам заклепали рот деревянной клепкой, и что они там, сквозь нее, мычат – не разберешь: не то «птичка Божия не знает», не то «многострадальный русский народ»… Признаться, и нам, литературным журналистам, сейчас как будто нечего делать. Говорят, что когда спадает общественная волна – поднимается литературная; другие утверждают, наоборот, что стоит замереть общественной жизни – тотчас замрет и литература. Я склоняюсь ко второму мнению: данный момент его оправдывает. Просто не о чем говорить. Большинство «молодых талантов», выросших за последнее время, как грибы, оказалось из породы несъедобных; не стоит и трогать их; сами табаком рассыплются. Впрочем, как в революции появились экспроприаторы, так появились они и в литературе, с тою разницею, что вторые – экспроприаторы и притом рекламисты. Отчего ж было не появиться? Безопасно. В тюрьму за этот сорт экспроприаторства не сажают. Да оно и, действительно, безвинно. Так безвинно, что и этими господами, в сущности, не стоило бы заниматься. Но от нечего делать, проходя мертвую полосу жизни, можно, на досуге, заняться которым-нибудь из них, рассказать несколько анекдотов из жизни такого литературного экспроприатора-рекламиста.

Конечно, это не совсем осторожно, не расчетливо: рекламист ведь только того и добивается, чтобы о нем говорили. Ему решительно все равно, что говорят, как говорят: лишь бы в Петербурге знали, что живет такой-то Добчинский. Он от каждого упоминания его имени расцветает, раздувается.

Пример – Георгий Чулков. Его раздуванию я лично придаю необыкновенно мало значения; оттого и произношу его имя бесстрашно еще один раз. Однако раздувание это и расцветание – факт, и в большой мере сей рекламист обязан тут неосторожности наших художественных журналов, бранивших его из номера в номер. Оценка была справедливая и яркая, но слишком яркая, слишком энергичная. Зачем? Давно бы его бросить!

Ну, да, повторяю, беды не особенно много. А недавний анекдот, случившийся с французским журналом «Mercure de France» и с Чулковым, благодаря раздутию и осмелению последнего, – решительно стоит отметить.