Мы и они

Позвольте мне заявить, что в письме Доброжелателя[49] («Весы», № 8), очень, на мой взгляд, умном и верном, есть досадная неточность. Г. Доброжелатель говорит, что я неверно цитирую Пушкина. У Пушкина сказано: «Я любовников счастливых узнаю по их глазам», а я будто бы написал «юношей влюбленных»… и т. д. Хотя я вполне соглашаюсь с г. Доброжелателем, что подобные «ошибки» ничего не доказывают, что обличать их злорадно – это «злорадствовать втуне», и что еще менее вины на г. Доброжелателе, если он спутывает авторов незначительных, – однако, да позволено мне будет заметить: я ни и в одной моей статье не приводил выше упомянутой цитаты, ни в первом, ни во втором виде. Г. Доброжелатель, очевидно, спутал меня с Товарищем Германом, потому что «Перевал» (этот, как раз, «злорадствуя втуне»), – приводит эту же «ошибку» именно в статье Товарища Германа. Даже оставив в стороне вопрос «по существу», т. е. доказывают или нет эти неточности: незнакомство с цитируемым писателем, должен признаться, что я, просматривая данную статью «Товарища Германа», не заметил в ней неточности: я принял цитату «юношей влюбленных» за цитату не из Пушкина, но из Л. Толстого; насколько помнится, Облонский в «Анне Карениной» именно так, путая и шутя, дразнит Левина. И мне показалось, что «Пушкин в устах Облонского» более подходит к насмешливому топу статьи Тов. Германа, чем подошел бы «серьезный Пушкин». Но, впрочем, не сочувствуя, – в согласии с г. Доброжелателем, – уловлению бесполезных тонкостей, я нисколько не ставлю в вину «Перевалу», что он тонкости данного случая не уловил.

Рядом с несчастными «влюбленными юношами» – «Перевал» не устает упрекать Тов. Германа, что тургеневскую Кукшину смешал с Бизюкиной. Это, конечно, – явная «ошибка». Но, на мой взгляд, – опять из тех, осуждение которых осуждает г. Доброжелатель. Он ее, вероятно, и не приметил, как не приметил я, как не приметил бы всякий, кто понимает внутреннюю близость типа Кукшиной и Бизюкиной и дополняет второю – бледный и неудачно-карикатурный образ первой. Да и что скрывать? Тургенев – один из наших наиболее «безымянных» писателей. Имена и фамилии его героев так слабо придуманы, так не связаны с лицами (иногда примитивно с ними склеены), что назвать Кукшину Бизюкиной грех, во всяком случае, против Лескова, а не против Тургенева.

Как бы, однако, ни была похожа Кукшина на Бизюкину, – смешать их – несомненная ошибка. Более важная, – я не хочу спорить, – нежели та, которую совершил г. Доброжелатель, смешав меня с Тов. Германом, и, однако, того же сорта. Восстановить истину, как бы она ни была мала, – всегда стоит. И я кончаю тем, с чего начал, повторяя еще раз, что, несмотря на неточность г. Доброжелателя, касающегося меня, – его заметка кажется мне очень точной и верной.

Репа *

Литературно-художественные альманахи к-ва «Шиповник», книга третья. СПб. – «Земля». Сборник 1-й, Московское к-во. – «Факелы», книга третья. СПб. – «Новое Слово». Товарищеские Сборники, книга вторая. Москва.

Четыре сборника… Нет, не четыре, а три… и четвертый. Потому что первые три так сами и сбиваются в кучу, в маленькое стадо, а четвертый держится на отлете. Хочет быть сам по себе, хоть не совсем, хоть сколько-нибудь. Мы увидим дальше, какова его «отдельность», а пока займемся стадом.

Добросовестно прочитал их один за другим, газетные отзывы прочитал, какие попались… а вот хочу писать отчет – и снова должен рыться в сборниках: решительно не помню, где какой Андреев, где какой Куприн, где который Сологуб. В «Шиповнике» андреевская «Тьма». Вот уж ее встретили-то! «Анну Каренину» и «Братьев Карамазовых» так не встречали. С чего бы, кажется? Андреев и Андреев. Ни хуже, ни лучше. Та же риторика, та же мера антихудожественности… – «О, моя жизнь была прелестна! Топчите, девки!» – та же безрезультатная натуга «удивить мир злодейством» и даже тот же глупый-преглупый герой, – обыкновенный андреевский дурак. Правда, в сборнике «Земля» Андреев ухитрился написать еще хуже. «Проклятие Зверя», кажется, не встречено особыми восторгами. А может быть, еще начнут и этим «Проклятием» восторгаться (я всего ожидаю), хотя тут уж ничего, кроме голой натуги, нет; в придачу она стала пахнуть последними трудами Горького, горьковским потом, когда он проклинал Европу.