Мы и они

В июльской книжке вышеназванного журнала некто г. Семенов озаглавил свой отчет о русской литературе прямо «Le mysticisme anarchiques»[46]. Не будучи в силах ни разобраться в этом деле, ни определить, что это такое, но, однако, наивно подавленный «движением», – он предоставляет слово самому Чулкову. Чулков радостно распространился перед «Европой» и написал свое объявление с не меньшей убедительностью, нежели пишутся анонсы о шоколаде Suchard и Milk. «Русское культурное общество переживает религиозный и философский кризис, – говорит Чулков, – оно – на перепутье; поэтому я и счел необходимым выдвинуть (обществу на помощь и спасение) мою теорию мистического анархизма».

Следует бессвязный и невежественный набор обычных слов, весьма знакомый русским читателям и давно им надоевший. Но любопытен «тон» объявления. Вспоминается уже не Хлестаков, а прямо испанский король, Поприщин I. «Не нужно никаких знаков подданничества», – как будто прибавляет Чулков в конце изложения своей «теории». Дело сделано. Европа поняла, что Чулков – испанский король.

Весь этот анекдот произошел, я думаю, так. Приехал в Петербург, после многолетнего отсутствия, ото всего отставший и по природе неспособный, г. Семенов. Тотчас же его, как ловкий гид и комиссионер, захватил Чулков и стал расхваливать свою фирму, старательно не допуская до него других агентов. Это, мол, самое новое, самое важное, и это – я. Я – испанский король. У рекламистов особенный нюх на людей, которые им могут пригодиться; они в этих случаях никем не брезгуют. Семенов, по неспособности, и попался. Его положение весьма комическое и даже не без позора; хотя вряд ли он это понимает. Что касается журнала «Mercure de France», – то он даже и не заметил, вероятно, какие штучки напечатал Семенов в своих «Lettres russes». Все может быть в этой далекой «русской литературе». Рядом стоят «Lettres Hongroises», «Lettres Tcheques»[47], – мало ли какие своеобразные дикости могут встретиться и в этих странах? Благородная невозмутимость «Mercure de France» вполне оставляет все анархические мистицизмы на нашей ответственности. Ни верит, ни не верит, а окончательно проходит мимо. И с этой стороны – реклама, несомненно, не удалась. Получился только некоторый «пассаж» для Семенова, а Чулкову – тому и терять нечего. Мне кажется, впрочем, что эта неудача его не остановит: он непременно еще съездит в Европу со своими marchandises'ами[48]. Я бы посоветовал ему обратиться лучше в «Matin» – газету распространенную, смакующую скандалы, отлично рекламирующую пилюли Pink и чрезвычайно любящую всяких королей, и сиамских, и испанских. Одна беда: для «Matin» мало самоуверенности, да и корреспонденты его посмышленее Семенова; там, хочешь рекламироваться, – подавай денежки!

Журнал «Mercure» трудно винить. В самом деле, русские литераторы давно приучили французов не удивляться никаким кунштюкам, проходить мимо с благосклонным невниманием. В частности же, если бы и наша литература с большим равнодушием и небрежностью прошла мимо такого, по совести нелитературного, явления, как Чулков с его анархизмами, – то, вероятно, рекламист этот давно сошел бы со сцены, и скверного анекдота с его пророчеством на французском языке – тоже не вышло бы. Так что мы сами немножко виноваты. Да и в том еще мы виноваты, что замкнули себя в свой круг, судим у себя, да рядим, а Европа просвещается через Семенова и юрких факторов – Чулковых. Правда, у русского человека в крови отвращение ко всему, что пахнет рекламой; он тут щепетилен и брезглив. Но не следует этого хорошего чувства преувеличивать и доводить до полной небрежности. Нашей небрежностью пользуются Чулковы.

Аллюры последнего, конечно, вызывают брезгливость, как неспособность Семенова – сожаление; по ведь можно рассказывать иностранцам о том, что у нас делается и совершенно просто. Пока мы за это серьезно не примемся – нечего и дуться на Европу за ее спокойное к нам невнимание.

Германия, кажется, более осведомлена; там, пожалуй, порядочный журнал не поместил бы объявления Семенова об испанском короле в России. Франция же, в общем, совершенно ничего не знает о нашей литературе и как-то привычно ею не заинтересована. Но нет худа без добра, и в данном случае как раз это худо и послужило к добру, к тому, что реклама Чулкова не удалась. Ведь печальнее было бы, если б хоть один француз поверил, что в России есть какое-то мистико-анархическое «литературное течение», что в натасканных отовсюду и беспомощно-грубо связанных словах Чулкова есть какая-то «теория», и что вообще Чулков – имеет какое-то отношение к литературе, кроме факторства и попутного рекламизма!

Этим, кажется, исчерпывается и Чулков, и весь скверный анекдот его с Семеновым. Я, по крайней мере, к Чулкову больше не вернусь, да и другим не советую. Позабавились на досуге – и довольно. Предоставим мертвым схоронить его окончательно.

Письмо в редакцию *

М<илостивые> г<осудари>