Мы из блюза (СИ)

Для начала постарался прояснить вопрос с провожатыми: чем это таким я успел насолить казакам, что они всерьез вознамерились отправить меня к Джимми Хендриксу, опередив в этом вопросе незабвенного Пуришкевича? Вопрос, сами понимаете, не праздный: жить отчего-то хочется, и чем дальше, тем больше. Здесь скучно и, будем честны, страшно, но… Знаете, мне отчего-то нравится быть тут – где Саше Вертинскому снится бесконечный санитарный поезд, а храбрый Коля Гумилев одинаково хорошо действует и добрым словом, и револьвером. Мне на первую юность досталось довольно поганое время, да и на нынешнюю – а стоит вспомнить, что «родился» я тут всего-то неделю назад! – и на нынешнюю «юность» время выпало как бы не еще хуже. Но рядом с такими ребятами, как два эти поэта, как Балашов, как жандармский полковник, хочется жить и делать что-то хорошее, а не бухать с перепугу четырнадцать лет кряду, как я после крушения страны.

- Господа, пока вы меня провожаете, давайте расставим точки над «и», «ё» и другими буквами, где зачем-то могут понадобиться точки, - предложил я казакам. – Возможно, я даже соглашусь с вами, что повинен смерти, но хорошо бы знать, за что именно.

- Давайте я отвечу на ваш вопрос, сударь, - начал офицер. – Полковник Оладьин, честь имею. Суть проста: наслушавшись газетных сплетен, казаки их императорских величеств лейб-конвоя самовольно, не ставя старших по команде в известность, решили, ни много ни мало, спасти Империю, расправившись с главным виновником всех бед – то есть вами. Для этой цели они приехали в Петроград… - и он изложил мне вполне ковбойскую историю про лихих казаков и пулеметную засаду в Шушарах. – Так что зуб на вас они наточили действительно огромный, не зная ровно две вещи: первое, что охотились они не на вас, а на немецкого офицера, и второе, что ничего из того мракобесия, что приписывают вам, милостивый государь, в реальности не происходило.

- Как же не происходило, господин полковник! – взвился хорунжий. – Все ж газеты пишут, и в обчестве все разговоры только об том и идут!

- Хорунжий Подобед, вы ведь постоянно несете службу при особах их императорских величеств?

- Так точно!

- Тогда ответьте мне на два вопроса. Первый: сколько раз и когда именно господин Распутин бывал в сем году в царском дворце?

- Один раз, господин полковник. В марте месяце, как цесаревич болел.

- И второй: уезжала ли государыня в Петроград так, чтобы вы не знали, где и с кем она встречается?

- Никак нет, господин полковник! – бодро отрапортовал казак, и тут в его глазах мелькнуло понимание. – Ваше высокоблагородие! Так это что же получается?!..

- А то и получается, господин хорунжий, что вместо того, чтобы просто минуту подумать, сложить, так сказать, два с двумя и ожидаемо получить четыре, вы угробили пять человек, да в итоге самой императрице угрожали! И что теперь с вами делать? – на редкость спокойно для такой ситуации спросил полковник, и повисла тишина, нарушаемая лишь шорохом наших шагов.

- На всё воля ее императорского величества, - упавшим голосом ответил казак.

- Вот именно, - подвел Оладьин итог беседе и открыл передо мной дверь во дворец. – Проходите, Григорий Ефимович. Сейчас передам вас по команде местным распорядителям. Отмечу лишь, что видел вас некогда, и вы с тех пор сильно изменились.

- Tempora mutantur, - пожал я плечами. – Et nos mutamur in illis[1].

- Мда-с, - протянул полковник, вероятно, припоминая прежнего Распутина.

«Местный распорядитель» определил меня в недурственные, хотя, наверное, скромные по местным меркам, апартаменты, принес легкий перекус, пепельницу и кофейник. Узнав, что свобода моя никоим образом не ограничена, я, перекусив, взял гитару и вновь отправился в парк, попросив дворцового человека предупредить меня, когда будет без четверти пять.

Вот странно. «Детский концерт» я отыграл – часа же еще не прошло, а руки тянутся к инструменту. Ну, а если тянутся, так чего б не сыграть? Скамейки в парке изредка встречались. Не так часто, как в мое время – ну так это и не общедоступная «рекреационная зона», а частное владение, поэтому «малые архитектурные формы» на каждом шагу здесь были бы излишни. Найдя лавку, сел и заиграл – без слов, просто для себя, вокруг никого, - не имея в виду ничего конкретного, перескакивая с Shine on you crazy diamond[2] через Since I’ve been loving you[3] на I put a spell on you[4] и обратно. Тут чьи-то нежные ладошки закрыли мне глаза.

- А спе-е-еть? – промурлыкал девичий голос.

- Это можно, - ответил я. – Желаете чего-нибудь романтического?

- Вот уж нет! – фыркнула невидимая девушка. – Оставьте сопли в сиропе для кисейных барышень с тонкой душевной организацией. Тютя[5]! Иди сюда, нам сейчас песню споют! – Тут я снова обрел способность видеть, хотя собеседница на глаза пока так и не показалась.

- Ну, без романтики, так без романтики, - согласился я, и, покопавшись в памяти, начал:

Верю я: ночь пройдет, сгинет страх.

Верю я: день придет - весь в лучах.

Он пропоет мне новую песню о главном,

Он не пройдет, нет - лучистый, зовущий, славный

Мой белый день![6]