Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - продолжение

Ну с другой стороны и не такое видали. Ну, держат люди у себя в гараже крокодила. Небольшого, метра полтора. Ну и наплевать, даже если это зомбокрокодил. Сейчас меня эти звероящеры никак не интересуют, тем более, что в холле первого этажа я натыкаюсь на пожилую тетку, которая на меня вылупилась круглыми глазами в полном удивлении. Успеваю одновременно и пистолетом пригрозить и палец к губам своим поднести. Тетка уже сидит прямо на полу, дико на меня смотрит.

Присаживаюсь рядом, чтобы видеть холл и лестницу на второй этаж, очень тихо спрашиваю бабу:

— Сколько людей в доме? Только тихо!

Она молчит. Легонько тычу толстой трубой глушителя ее в бок. Повторяю вопрос.

— Живых я да хозяева новые. А вы кто? – тихим, к счастью, шепотом отвечает она.

— Медслужба Кронштадтской базы. Собираемся тут санбат развернуть.

— А в Ропше что? – спрашивает она.

— Заканчивается очистка от людоедов. Многие нам помогают из местных – заявляю я не моргнув глазом. Она вроде верит, кивает головой. Вроде обрадовалась.

— Хозяева где?

— В угловой комнате. Только…

— Что? – улавливаю я недосказанность.

— Вон в той комнате – неживые. Четверо.

— Это старые хозяева? – зачем—то спрашиваю я.

— Нет, прошлые слуги… — тихо говорит тетка и вдруг беззвучно начинает плкать – слезы так и катятся. Сопереживать мне ей некогда, потому я киваю сочувственно и спрашиваю:

— Эта дверь куда?

— В чулан – говорит она, не переставая плакать.

— Вы давайте ка туда! Сейчас тут пальба будет, не ровен час заденут.

— Если вы не справитесь – мне конец. Не пойду – вдруг упирается баба.

— Все слышали? – вопрошаю я напарника, для солидности именуя его на «вы».

— Подтверждаю. Гражданских – убрать – доносится из гарнитуры.

— Сейчас будет штурм, так что не спорьте. Могу стукнуть вас по голове, если это вас успокоит – как можно более дружелюбно говорю бабе. Впрочем видно придется стучать по голове, если не сгласится. На мое счастье она сдается.

Чулан маленький, захламлен всякой фигней, вроде как телефонов и раций в нем нет, потому запускаю туда бабу и щелкаю засовчиком. Не дело у себя всяких мутных при зачистке за спиной оставлять… Она конечно может заорать и все такое, но все—таки я ее запер. Теперь по лестнице наверх. Ага, в этой комнате – если баба не соврала – неживые слуги. А в этой – живые хозяева. Тихо поднимаюсь на последние ступеньки. Так, а теперь—то что делать?

Учили. Что надо одной рукой держать пистоль, другой открыть дверь – ручка здесь богатая, необычная, но как открывается мне понятно. И потом в комнату на полусогнутых и вбок. Света там должно быть больше, чем в холле – на втором этаже не щиты на окнах а решетки. Но потянувшись к ручке левой рукой замираю – вроде как по ту сторону какое—то шевеление. Шаги, что ли? Баба двери перепутала? Или я перепутал – и тут например четверо зомби. Или живые? Стоят, слушают моё шуршание и ждут. Держа дверь на мушке?

Желание смотаться вниз становится очень сильным. Просто вот доминантным. И еще я чувствую себя дураком полнейшим. Единственно, что меня сюда загнало – весьма нелепый приказ. Даже два дурацких приказа – один от Павла Александровича, который мне в общем—то не командир, а другой от инвалида.

Он мне тоже никто и звать его никак… И какого собственно хрена мне тут надо? Мне тут ничего не надо и бы с удовольствием переместился бы силой мысли в Кронштадт к Надьке, а если б еще и сменить мокрые грязные шмотки на сухое… Да еще и пообедать!

И катись оно все ежом, в конце концов за сегодня я убедился, что вояка я никакой, просто ребята меня прикрывали всегда, вот я и мог гордиться, а на деле—то сегодня вылезло, что я скорее багаж, обуза, обоз… И место в больнице мне давно готово… и стыд глаза не ест, в конце—то концов… Или ест? И… И хватит праздновать труса, будь оно неладно все!

Ручка мягко поворачивается до того, как я беру ее рукой. Дверь беззвучно открывается и мне кажется, что мы одинаково удивляемся – я и парень моего возраста, открывший дверь. Не, я удивился все же меньше – он не успевает ничего сделать, а я уже дважды влепил в него пули, звонко бамкнувшие ему в грудь.

Его отшатывает назад, а до меня доходит, что я не причинил ему вреда, такой звук нам еще Николаич показывал – так бумкают пули в пластины тяжелого бронежилета. На парне броник есть – а вот на мне нет нифига, кроме грязной, перемазанной в земле и мягком битуме одежонки.

А еще у парня в руках ружье – здоровенный автоматический дробовик, дорогущий и с очень надежным и точным боем, это—то я теперь с закрытыми глазами определю, натаскали охотнички. Медленно, как в дурацком режиме сло—мо этот дробовик разворачивается стволом в мою сторону.