Мы карелы

— Но, может быть, я… — Мийтрей перешел на шепот: — А если я окажу вам некоторые услуги?

— В ваших услугах мы не нуждаемся.

— Вот поглядите, — Мийтрей развернул веером, точно колоду огромных карт, пачку фотографий с какими-то схемами, чертежами, цифрами. — Вы не представляете, какую ценность для вас имеют эти документы.

— Убирайтесь немедленно.

— Не торопитесь гнать меня. Сперва посмотрите, потом гоните. Здесь сведения, касающиеся финской армии…

— Вон отсюда, провокатор. Мы не шпионы.

— Я оставлю их вам. — Мийтрей положил фотографии на край стола и хотел уйти.

— Вернитесь. Или я позову полицию.

— Не стоит звать.

Мийтрей вернулся, взял фотографии, разорвал всю пачку разом и бросил их в корзину для мусора.

— Стой! — закричал Липкин. — Сейчас же забери все… все… до последнего обрывка. Еще! Вон еще! Быстро, быстро. Все! А теперь убирайся к чертовой матери. И больше чтоб сюда не приходил. Запомни!

Липкин остался один. Он сидел, сжимая виски.

В дверях появился секретарь постпредства.

— Посланник интересуется, что за шум?

— Да вот приходил один провокатор, — и Липкин рассказал о визите Мийтрея.

— Что же тут удивительного, Осип Иванович? — с мягкой улыбкой сказал секретарь. — Главное — спокойствие, выдержка. Надо было сказать, что уважаемый господин ошибается. И надо улыбаться. Что мне сказать посланнику?

— Скажите, что Липкин немного погорячился, но впредь постарается держать себя в руках и говорить с улыбкой подобным посетителям: «Вы ошиблись адресом, уважаемый господин бандит… Вы ищете себе подобных, а здесь честные люди».

— Все это можно сказать, Осип Иванович, только другими словами, более дипломатично. И, конечно, улыбаясь.

— Постараюсь, — обещал Липкин.

…Осенний ветер сгибал под окнами постпредства тополя, словно испытывал их прочность. Налетая порывами, швырял в окна мокрый снег, который таял и стекал по стеклам неровными струйками.

Липкин открыл дверь в комнату ожидания.

— Пожалуйста!

Вошла женщина. Ее большие печальные глаза смотрели настороженно и в то же время умоляли помочь. На свежем еще, круглом лице женщины залегли резкие морщины и на висках была заметна седина, хотя две светлые косы, видневшиеся из-под платка, были по-девичьи крепкие и толстые.

Липкин усадил женщину, стал расспрашивать:

— Откуда вы?

— Из Тахкониеми. Из дома Онтиппы.

— Анни?

— Вы знаете меня?

— Милая Анни! — Липкин заговорил по-карельски. — Давай говорить по-нашему, на «ты». Значит, домой хочешь?

— Да вот не знаю, как быть. Пришла посоветоваться. Очень хочется домой, да вот…

— Чего ты боишься?

— Тут в бумаге сказано: «…искупить вину…» А моя вина в чем? Один раз я, правда, милиционера облаяла нехорошими словами да два раза с мужем встречалась тайком. Вот и вся моя вина. Вот Васселей… его уже нет. Могу я ехать домой? Скажи мне.

— Анни, Анни! — ласково и чуть грустно сказал Липкин. — Ничего не бойся. Даже тех, кто служил в белых войсках, амнистия прощает. Нет прощения только главарям да тем, кто и сейчас грязными делами занимается. А знаешь, кто убил Васселея? Белые.

— Белые?

— Да, Анни. Рийко нашел Васселея у Тийро. И убит он был еще до того, как красные пришли. Красные там и не стреляли.

— А-вой-вой. Так ты и Рийко знаешь? Он жив?

— Жив Рийко, жив. Служит еще, недалеко от дома.

— Тогда я еду домой. Чуяло мое сердце, что это они, белые, Васселея…

На глаза Анни навернулись слезы.

— Скажи еще вот что… Сын у меня, Пекка… Говорят, что ему не дадут поехать со мной. Помоги мне.

— Слушай, Анни! — тихо сказал Липкин, — Нет в мире такой силы, чтобы могла отобрать у тебя сына и не пустить с тобой на родину. Знаешь, кто беспокоится о том, чтобы твой сын вернулся домой? Наше Советское правительство. Наша страна… Им же принадлежит будущее Карелии — карельским детям.

СЛОВО О ТРЕХ СОСНАХ

— Натси, хочешь, я буду твоей мамой? А ты будешь моей дочкой? — спросила Анни.

— А разве моей мамы уже нет?

— Теперь я буду твоей мамой.

Натси поняла все. Она прижалась к груди Анни, стараясь не разрыдаться.

Они сидели на широкой лавке просторной избы Онтиппы. Они были дома. Уезжая из Финляндии, Анни завернула в местечко Миэслахти, где жила Иро. Иро она застала тяжелобольной.

— Возьми Натси с собой. Будешь ей матерью, — прошептала Иро. Она была такая слабая, что с трудом говорила. — Ведь мы с тобой были как сестры… Мне уже не увидеть родного дома.

— Не плачь, Иро. Ты еще поправишься.

Анни знала, что Иро не поправится.

Иро умоляла ее подождать, когда она умрет, чтобы закрыть ей глаза, похоронить на чужой земле. Но Анни не могла оставаться… Анни взяла с собой Натси и уехала. Теперь она жалела об этом: после ее отъезда Иро прожила всего два дня. Известие о смерти невестки Анни получила уже в Тахкониеми.

Жила когда-то в доме Онтиппы большая семья. Теперь их осталось всего трое — Анни да двое детей. Да будет еще Рийко.

— Ну вот мы и дома. Будем начинать жизнь сначала, — вздохнула Анни.

На следующий день Анни сказала детям, что им придется с неделю пожить одним. Еды она им оставит. Дров приготовит. А если что-нибудь случится, пусть сбегают к Окахвиэ. Она им поможет.