Мы — можем!

Последним героическим усилием забили огонь. Водолазы заделали трещины в трюме номер один. Оттуда отхватили водичку. Взяли беднягу под уздцы и помаленьку двинулись восвояси.

У огня есть еще одно скверное свойство. Что-то от Змея-Горыныча с его регенерирующимися головами. Вот он весь погашен, залит. Вроде бы все.  Ан нет!

Через час, через день, внимательный глаз обнаружит где-то увеличение выхода дыма, а там и пламя покажется. Даже с побежденным пожаром нельзя быть беспечным.

Трижды за три дня аварийная партия выходила на ликвидацию вторичных очагов пожара. Приходилось ломом отжимать заклиненные двери, водить стволом в тесных и темных загашниках этого погорелища, дышать золой и паром.

Как всегда победила настойчивость. АС перестало гореть.

Еще через неделю «Геракл» в сопровождении «Гермеса» привел погорельца в порт, откуда не так давно и так торжественно его провожали в дальний путь. Всю эту неделю на мертвом судне аварийная партия Кузьмина питалась подогретыми консервами, следила за буксирным концом, водой и огнем. Помыться было негде и нечем. Над палубой свистел неуютный ноябрьский шторм. Подвахтенные спали в румпельном отделении на матрасах , переброшенных с «Геракла». На пепелище нашлось несколько бутылок спиртного, которое помогло сохранить здоровье. Но лучше бы мы их не трогали. Нам потом вспомнили их в строку.

В родном порту судно ожидали работники института, отправившего экспедицию. В первую очередь они бросились смотреть, уцелели ли уникальные приборы  для наблюдения за силой земного притяжения, сделанные по особому заказу в Японии.

Приборы уцелели. Более того, при внимательном осмотре оказалось, что, несмотря на плачевное состояние судна, спасено более 80 % грузов экспедиции. Из особо ценного сгорело несколько контейнеров с полярным снаряжением и коробка с самолетными крыльями. Сами аппараты уцелели, лишь у вертолетов слегка подгорели хвосты.

И все же бурное ликование постепенно сменялось недовольством. Как ни странно, это недовольство разделяли сизоносые представители нашего московского начальства. Мы узнали, что и пожар тушили не так, и пьянству предавались несвоевременно, и отчитываться правильно не умеем.

Последнее верно.

Наше командование не может показать товар лицом. Если бы эту операцию провели одесситы, наверняка не один из них был бы награжден орденом, а саму операцию изучали бы несколько лет как пример профессионального мастерства и героизма. Мы удовольствовались спасательным вознаграждением и некоторыми моральными ушибами. Я не плачусь, но, к сожалению, спасатели нередко попадают из огня в полымя на берегу после удачно проведенной операции. К этому начинаешь привыкать, также как к буйству морской стихии и слабости нашей техники…

…Новая операция была необычной.

Это звучит тавтологией. Двух похожих операций не бывает. Каждая новая аварийно-спасательная операция существенно отличается от выполненных ранее.  Нередко нам приходится заниматься вообще не своим делом. По традиции нам подсовывают все необычные дела. Наше начальство пробует их резонно отфутболить на том основании, что это, мол, не наша вахта.  Тогда просители бьют челом более высокому начальству. Высокое начальство мудро решает: вахта, конечно, не ваша, но у других вообще нет опыта действий в нетривиальных условиях. Посему будете главным ответственным исполнителем, а что нужно вам в помощь — обеспечим.

Начальству нельзя отказать в логике.

Да и вообще отказывать начальству не принято.

Так было и в этот раз.

Но не только в нетипичности работы заключалась необычность этой операции.

За два года до того большое греческое судно вылезло с ходу на камни у острова Сааремаа. Эту историю нужно рассказывать отдельно. Тогда в неравной борьбе с декабрьскими штормами нам  удалось только снять экипаж. Судно осталось на камнях. Место, где этот грек нашел себе последний приют, открыто с трех сторон моря. Именно с тех сторон, откуда приходят чаще всего злые шторма. В отсеках судна было около трехсот тонн мазута и примерно столько же — дизельного топлива и масел. Часть нефтепродуктов в затопленном машинном отделении толстым слоем плавала на поверхности воды, часть оставалась в танках. Никто не мог сказать, каким штормом корпус будет разломан, когда разольется топливо. Но было ясно, что когда-нибудь такой момент настанет.

А прибрежные воды Моонзундского архипелага представляют собой заповедник. Здесь в прозрачной воде пролетают серебряные стрелы редких рыбин. У берегов пасутся стаи диких гусей. Семьями плавают лебеди. Царственно белые — он и она, и несколько серых комочков — детеныши.  Пройдет время и, как уверяет старик Андерсен,  эти серые нескладеныши тоже станут величавыми белыми птицами.

Но, если пойдет мазут, не станут.

Никогда.

Много птицы и рыбы погибнет в бухтах, и прибой отрыгнет на прибрежные пески липкую вонючую черноту.