Мы начинаем в конце

Дарк кивнул — дескать, давай, жду.

Уок выстрелил.

43

Перед глазами Дачесс плыли одинокие горы и автостанции — лица городов. Небо по временам было столь синее, что Дачесс казалось: она уже в Кейп-Хейвене, перед ней уже лежит океанская даль.

Ее место в автобусе было в самом хвосте, и она позвоночником чувствовала каждую колдобину. Шоссе рассекло землю надвое; когда-то дедушка Дачесс сделал решающий шаг, оставив счастье по ту сторону шрама.

Автобус останавливался; одни пассажиры выходили, садились другие — старики с отрешенными лицами, молодые ребята с рюкзаками, картами местности и планами путешествия, парочки с преувеличенными чувствами напоказ — от этих Дачесс отворачивалась. Чернокожий водитель улыбался ей, когда все пассажиры спали, ибо лишь им двоим было дано увидеть, сколь чёток силуэт автостопщика, вычерченный рассветным солнцем Колорадо.

Обычная сцена: забарахливший автомобиль с поднятым капотом, мужской зад и часть спины — и женщина, которой, судя по взгляду, все слабее верится, что нет худа без добра. Закусочные и полицейские фургоны, «Линкольны» и расстояния от точки А до точки Б — какое ни возьми, будет слишком велико, чтобы тронуться в путь.

В Карога-Плейн вошел человек с гитарой, спросил немногочисленных пассажиров, не возражает ли кто из них против песни. Все покачали головами, и он спел о золотых снах[52]. Голос у него был хриплый, но нечто в тембре словно сорвало крышу с видавшего виды автобуса, и в салон посыпались звезды.

Лишь однажды ночью, когда луна опрокинулась над Артайя-Кэньон, когда водитель сбавил скорость и приглушил свет, Дачесс позволила себе мысли о Робине. Они вызвали боль — не тягучую, как сироп, любовную тоску, о которой Дачесс прочла в глянцевом журнале, забытом на сиденье, а жестокие рези, словно кто душу кромсает по живому. Дачесс скорчилась, ей не хватало воздуха. Она нашарила в сумке бутылку с водой, прильнула к горлышку, сделала несколько судорожных глотков. Как раз в это мгновение водитель взглянул на нее. В глазах мелькнула жалость. Впустую расходует, подумалось Дачесс. У нее не наладится, это же ясно; ни у нее, ни вокруг нее не наладится никогда.

Вылезать пришлось в Доцеро. Городская окраина, складчатые горы, вулкан, зеленые кроны деревьев, между ними просека — полоса нереально, неестественно красной земли. Дачесс даже наклонилась, потрогала ее.

Телефонная будка на обочине межштатной трассы номер 70; вдали шумит река, прокладывает себе путь со Скалистых гор, чтобы пересечь границу с Мексикой и устремиться в Калифорнийский залив. Посредством оператора произошло соединение Дачесс с миром, которому она больше не принадлежала. По удивительной случайности трубку сняла Клодетта. Все ее «вернись», «полиция» и «будет только хуже» Дачесс живо пресекла. Она держалась до Клодеттиной фразы «с ним всё в порядке». Потом Клодетта сказала: «Подожди, сейчас я его приведу».

Дачесс бросила трубку, едва услышав голос Робина. Осела на кирпичный пол телефонной будки. Дорога все тянется; Дачесс, слишком маленькая, чтобы быть одной, теперь еще и в немыслимой дали как от начала пути, так и от его конца. Небеса набухли скорой грозой, и от нее-то Дачесс точно не сбежать. Таинственным шепотом Робин сказал «привет» — а она ни единого словечка для него не нашла, не выдавила даже «прости» за то, что уже натворила и что еще натворит.

Последние два доллара она потратила на молоко и черствый бейгл.

Четыре часа просидела у дороги, наблюдая, как солнце описывает в небе дугу, как стрелка часов толкает утро к расплавленному сиянию полудня. Усталая продавщица в магазинчике при автозаправочной станции тайком читала журнал, низко клоня голову в толстых очках. На блузке у нее было пятно. Вручая Дачесс ключ от уборной, она скривила рот в усмешке, будто знала наперечет перекрестки, на которые Дачесс заносило, и вообще навидалась за свою жизнь таких вот девчонок.

В уборной воняло, каждая поверхность щеголяла граффити — от романтических «Здесь трахались Том и Бетти-Лорел» до прямолинейных — телефонный номер с пометкой «Приятный досуг». Дачесс сняла футболку и джинсы, намылилась жидким мылом, обтерлась мокрыми бумажными полотенцами. Плескала ледяной водой в лицо, пока взгляд не прояснился.

Потом она стала наблюдать за дальнобойщиками — вычисляла, к кому из них попроситься в кабину. Полагалась на чутье, которое до сих пор ее только обманывало.

Через час выбор был сделан. Дачесс поедет с усатым здоровяком в клетчатой рубахе. Фура у него чисто вымытая, на капоте имя — «Энни-Бет» с сердечками-стикерами по обе стороны.

Дачесс приблизилась, и усач заулыбался, оглядывая ее влажные волосы, брендовую шляпу, тощую сумку, всю ее фигурку весом от силы в девяносто фунтов[53].

— Тебе куда надо?

— Ну а если в Вегас?

— Так в Вегас или если?

— В Вегас.

— Ты из дому сбежала?

— Нет.

— Еще вляпаюсь с тобой…

— Я не сбежала. Мне восемнадцать лет.

Усач расхохотался.

— Нам по пути только до Фишлейка[54].

— А где это?

— В Юте.

— Поехали.