Мы никогда не умрем

Впрочем, он твердо решил ждать, пока Вик закончит школу и уедет в город. В жизни Вика оставалось все меньше места для Мартина, и это было естественно. Но темнота все же пугала его. Он смог справиться с детским ужасом, который вызывал мрак за порогом. Мартин научился представлять себе, что это море. Ночное море, в котором нет маяков. Он сидит на берегу, смотрит на черные волны, и чувствует себя счастливым. Он старался думать именно так. Но настойчивому шепоту, зовущему «Утони в этом море!» он не был готов сдаться.

Вик тоже чувствовал, что нечто, похожее на морские волны пришло в его жизнь. Только он в этих волнах тонул, совершенно потеряв ориентиры, ошеломленный, опустошенный, но совершенно точно счастливый. Он начал совершать поступки, совершенно ему до этого не свойственные. Даже отец перестал казаться ему таким омерзительным. Скорее он стал комичным — некая гротескная фигура, кукла с определенным набором действий и реплик. Разве с куклами нужно враждовать?

Во дворе поселились новые псы — два огромных рыжих кобеля, Первый и Второй. У Первого не было левого уха, а у Второго вся морда была исчеркана розоватыми шрамами. Вик старался не смотреть на этих собак, не общаться с ними и уж точно не давать им имен. Тень они так и не нашли. Вик очень надеялся, что она не погибла в лесу и ее не застрелили в деревне.

Между тем «Дождям» было безразлично, сколько всего изменилось, пока шли репетиции. Эта пьеса обладала женской душой, и женщина эта была капризна, своенравна и требовала своих актеров целиком.

Вик так долго тренировался усмехаться перед зеркалом, что требуемая ледяная улыбка стала получаться у него без малейших усилий. Но почувствовать своего персонажа он никак не мог, да и не особенно стремился. Виконт раздражал его — чужой, холодный и колючий образ, который ему никак не удавалось на себя примерить.

Та репетиция длилась пятый час. Риша была единственной, кто еще старался выполнять требования Мари. Она стояла неподвижно на краю сцены, широко раскинув руки. Несмотря на фиолетовый пушистый свитер и разлохмаченную косу, она выглядела Офелией — изящной, нежной и отрешенной. Вик же чувствовал, что еще раз он скажет Рише что-нибудь про свою божественность и ее ничтожность — и ему будет проще застрелиться.

«Ну хочешь я тебя подменю?» — меланхолично предложил ему Мартин.

«Ты меня опять спасаешь», — с облегчением отозвался Вик.

— А знаешь, милая моя Офелия, — проникновенно произнес Мартин, касаясь волос замершей Риши. — Нам дана жизнь, такая унизительно короткая. Такая унизительно серая. Такая унизительно… одна. Скажи мне, милая, на что ты хочешь ее потратить?

— Слишком мягко, дорогуша, ты же всю репетицию выдерживал жесткость, куда она делась? — поправила его Мари.

— Скажи мне, милая, — с нажимом повторил Мартин, вкладывая в голос как можно больше бархатного презрения, — на что ты хочешь ее потратить?

«Пот-ра-тить». Будто камень упал в воду. Мари любила такие интонации. «Пот-ра-тить». «Влюб-лен». «Не-так-ли». Мягкое убийство слов.

— Я хочу помогать людям, — ответила Риша, не меняя позы.

Сцена происходила на краю крыши, откуда девушка хотела сброситься. И Вик, и Мартин эту сцену одинаково ненавидели, и было за что.

— Представь себе, — вдохновенно вещала Риша, — что какой-то человек потерялся в темноте. И нет для него никакого выхода, вот ни лучика света ни осталось. Кто ему поможет?

— Пускай помогает себе сам, — усмехнулся Мартин, садясь на край сцены.

Это было кстати, потому что перед этим Вик полчаса учился делать достаточно ироничный поклон, и у него болели спина и правое плечо.

— Но он не может! Он там совсем один, во тьме, из которой нет выхода!..

— Так пусть он там сидит и светит себе сам. Тебе, Офелия, нечего делать, только блуждать в темноте, натыкаясь на углы, и искать, кого бы вывести к свету? Послушай, что я тебе скажу про свет. Свет — в нас самих, нужно только иметь силы его зажечь. И я… Мой свет будет гореть ярче, чем у других, ведь я не беру его в плен ни стеклянных подсвечников, ни даже… — тут он замолчал, усмехаясь и отсчитывая про себя шесть секунд, которые должна была длиться пауза, — ни даже тепла любящих рук.

— Что ярче горит — быстрее сгорает, Виконт, — горько произнесла Риша.

Мартин встал, приблизился к ней и сжал ее подбородок большим и указательным пальцами. Он старался сделать это как можно мягче, но жест все равно получился отрепетированным — резким и злым.

— А мне наплевать. Не хочу тлеть, слышишь? Не хочу никого вести к свету. Я сам себе свет. Я сам себе Бог. И буду делать, что захочу. А ты… ты прыгай, если хочешь. А если нет — попробуй, дорогая, выведи меня из тьмы.

Мартин убрал руку от ее лица, и снова сел на край сцены. Риша смотрела на него полными отчаяния глазами, и этот взгляд обжигал его через рубашку так, словно она не просто вживалась в образ, а правда в чем-то винила его.

— Я выведу. Я обязательно выведу! — прошептала она, садясь рядом.

По сценарию в этот момент выключался свет. Мартин провел ладонью по лицу, словно снимая липкую пленку, и с облегчением вернул лицу обычное выражение.