Мы перестали видеть Цель

Александр Солженицын. Мы перестали видеть Цель Речь в Международной Академии Философии Вадуц (Лихтенштейн), 14 сентября 1993

Речь в Международной Академии Философии в Вадуце (Лихтенштейн) произнесена Солженицыным при вручении ему почётной докторской степени. Сразу вослед напечатана по-русски в «Комсомольской правде», 17.9.1993. Издана во Франции, Германии, США. В 1994 вышла в специальном издании лихтенштейнской Академии, текст на нескольких языках.

Ваши Высочества!

Господин ректор!

Дамы и господа!

Всякий раз, когда я въезжаю в княжество Лихтенштейн, я с волнением вспоминаю тот выдающийся урок мужества, который это крохотное государство, его покойный почтенный князь Франц-Иосиф II преподали всему миру в 1945 году: под угрозой нависшей беспощадной советской военной машины — не дрогнули дать приют отряду русских антикоммунистов, искавших укрытия от сталинской тирании.

Этот пример тем более поучителен, что в те самые месяцы могучие демократические державы, авторы громкой Атлантической Хартии, обещавшей свободу всем угнетённым на Земле, заискивая перед победителем Сталиным, беспрекословно отдали ему в рабство и всю Восточную Европу, и — со своей собственной территории! — сотни и сотни тысяч советских граждан, против их открытой воли, пренебрегая даже самоубийствами некоторых тут же, — низким насилием, прямо штыками толкали их к тому же Сталину на расправу, на лагерные муки и на смерть. И вышло так, что советские люди уместно легли миллионами для общей с Западом победы, а сами не имеют права на свободу. (И поразительно, что свободная западная пресса 25 лет помогала скрывать это злодеяние. И тех английских и американских генералов и администраторов никто ни тогда, ни потом не назвал по заслугам военными преступниками, тем более никто не судил.)

ПОЛИТИКА И ЭТИКА

Это сравнение подвига в маленьком Лихтенштейне и предательства на высотах великих держав — невольно ведёт нас дальше к вопросу о роли, о допустимой и ответственно необходимой доле нравственности — в политике.

Ещё Эразм Роттердамский относил политику к сфере этики, требовал, чтобы политика была проявлением этических движений. Но то был — только XVI век.

А потом ведь начиналось наше Просвещение, и от XVII к XVIII мы усвоили от Джона Локка, что немыслимо говорить о нравственных понятиях применительно к государству и его действиям. И политики, сквозь всю историю так часто свободные от тягостной связи с нравственными требованиями, этим получили как бы дополнительное теоретическое оправдание. Нравственные мотивы государственных деятелей были и прежде слабей политических, но в наше время последствия принятых решений растут в размерах.

Разумеется, перенос нравственных критериев с поведения отдельных людей, семей, небольших кружков — на политиков и государства не может быть произведен 1:1, тут нет полной адекватности: масштабы, инерция и задачи государственных устройств вносят некую деформацию. Однако и государства ведутся политиками, а политики — обыкновенные люди, и их действия отзываются тоже на обыкновенных людях; к тому же ещё флюктуации политического поведения часто бывают далеки от безусловной государственной необходимости. И, значит, многие нравственные требования, предъявляемые нами к отдельному человеку: что есть честность, а что — низость и обман, что есть великодушие и добро, а что — алчность и злодейство, — в значительной мере должны прилагаться и к политике государств, правительств, парламентов и партий.

Да если государственную, партийную, социальную политику не основывать на нравственности, то у человечества и вообще нет будущего. Напротив: государственная ли политика, людское ли поведение, определённые по нравственному компасу, оказываются не только самыми человечными, но, в конечном счёте, и самыми предусмотрительными для своего же будущего.

В русском народе такое понимание, как идеальная цель, выражаемое особым словом правда, жить по правде, — не угасало и во все века. И даже в конце уже мутноватого XIX века русский философ Владимир Соловьёв настаивал, что с христианской точки зрения нравственная и политическая деятельность тесно связаны, что политическая деятельность и не может быть не чем иным, как только нравственным служением; а политика, преследующая лишь интересы, — не содержит в себе ничего христианского.