Мы пойдем другим путем! От «капитализма Юрского периода» к России будущего

Во-вторых, даже если отвлечься от существования бюрократии, разросшейся далеко за пределы, достигнутые в советском прошлом, то и тогда наше рыночное хозяйство не выглядит примером торжества либерализации. Где же вожделенный свободный конкурентный рынок? А нет его. И быть не могло. Ибо эта сладкая капиталистическая мечта могла быть реальностью лишь где-нибудь в середине XIX века, да и то далеко не везде. Уж тем более призрачны были надежды создать свободный конкурентный рынок на постсоветском пространстве.

Тому есть немало причин – и высокий уровень концентрации и специализации производства, создававший объективную основу для монополизма, и сильнейшие позиции естественных монополий, и выросшие на этом базисе корпоративно-монополистические структуры, подчиняющие рынок собственному регулирующему воздействию, и своеобразный путь становления «правил игры» в российском рыночном хозяйстве.

В результате в России до идеала свободной конкуренции очень далеко. На большинстве рынков правит бал не свободная игра рыночных цен, а диктат корпоративно-монополистических структур ( действующих рука об руку с бюрократией ). Даже те рынки, где по видимости есть все условия для свободной конкуренции множества производителей, оказываются не вполне свободными и не вполне конкурентными. Почему же?

Помимо возможности монополистического сговора крупнейших производителей (что можно наблюдать, например, на рынках бензина или мясопродуктов), отношения свободной конкуренции подрываются своеобразным характером сложившихся институциональных норм. Поскольку российское государство крайне пренебрежительно отнеслось к задаче формирования, закрепления и защиты рыночных институтов, норм и правил рыночного поведения, эти нормы складывались стихийно. По существу государство отдало их на откуп иным силам: так, например, вопросы контрактного права в 90-е годы регулировались главным образом не по законам, а «по понятиям», и обеспечивалось это право не судами, а братками с пистолетами TT и автоматами Калашникова. Мелкие и средние предприниматели оказались не в состоянии в подобных условиях обходиться без «крыши» того или иного рода (будь то паханы, окруженные бритыми «пацанами», или носящие государственную форму их собратья по ремеслу).

Таким образом, на российском рынке наблюдается не просто свойственная любому современному капиталистическому рынку смесь монопольных, олигопольных и свободных конкурентных тенденций, а нечто гораздо более своеобразное. Эти рынки оказываются под регулирующим воздействием, складывающимся из равнодействующей сил бюрократического, корпоративно-монополистического и криминального произвола (или, если угодно, «неформальных институтов»).

Подобного рода ситуация вырастает, с точки зрения марксистского анализа, на базисе объективно обусловленной тенденции к планомерному регулированию производства. При капитализме такая тенденция a priori не может приобрести характера общественного регулирования производства, и приобретает вид локального монополистического регулирования (даже государственное регулирование в этих условиях квалифицируется как локальное – то есть и не всеобщее, и не выражающее общие интересы). Однако в России эта объективная тенденция выступает не как современная историческая форма согласования противоречивых экономических интересов в системе позднего капитализма, а, скорее, как предлог для хищнического разграбления национального достояния бюрократией и корпоративно-монополистическими группировками.

Другое «достижение» радикальных рыночных реформ – обвальная приватизация. Исходя из достаточно логичной предпосылки, что эффективное капиталистическое хозяйство нельзя построить при всеобщем огосударствлении экономики, наши реформаторы сделали отсюда совсем не логичный вывод, что всеобщее огосударствление нужно в один момент сменить всеобщим «очастниванием», причем никаким иным способом, кроме как немедленной приватизацией любой ценой.