Мы проиграли!

Меня до сих пор иногда мучают неглубокие ночные кошмары – те бьющиеся о стекло бабочки, которых я с детской непосредственностью умучил. Моя энтомологическая лихорадка не закончилась изготовлением сачков – я купил еще и микроскоп, украл булавки и поролон, соорудив планшет для хранения насекомых. Было это году в 1995-м. Я основательно подготовился к поимке крылатых небесных служек, которые разбрасывают за собой золотую пыльцу, как невесты Диониса в райском загробном саду – полураскрытые букеты лилий и съеженные комочки полевого клевера. Все зыбко, мир – не цветастый атлас, а бледно-голубая контурная карта. Погоня за бабочками в ускользающих, исчезающих переулках бестелесного детства – эссенция отсутствия, мираж, закатная дымка над розовеющей вдалеке Камой. Из этих кусочков смальты я пытаюсь сложить мозаику своей жизни – и пазл оказывается чрезвычайно сложным. Не в силу того, что нет ясности по поводу всей картины или утерянных ее элементов. Нет, сами элементы представляют собой столь тончайшую, полупрозрачную взвесь, похожую даже не на ту материю, из которой скроены крылья бабочек, а на пыль, которая парит в воздухе по всей замысловатой траектории их полета. Действия мои, колдовские, – чистая, ненаучная алхимия. Мир – не цветастый атлас, а бледно-голубая контурная карта.

105.

Июль – капель сентиментальный дней, журчащая капель. Позавчера ночью открыл настежь балконные двери и окна на кухне, рассчитывая на сквозняк. Долго не мог уснуть – слушал, как неровно звенит в углу маленький комарик, единственный выживший после катастрофы: «Москитол» – по-прежнему самый эффективный яд. Вскоре затих и он, но по следам его трепещущей смерти сновидения не явились. Зато пошел дождь – отвесной стеной, косящий высокую траву перед моими окнами. Воображение рисовало потоки мутноватой воды, подпрыгивающей на камнях, бегущей в сторону лога, в кромешную темень. Фонарь погас, в зернистую темноту комнаты проникли запахи дождя. Покойная бессонница – в мятых простынях моих не было сна, нет, и не будет никогда.

Вчера – воспоминания, до слез в глазах, плоско глядящих в пупырчатую стену, на тени, отражающие силуэты деревьев за окном. Как жил я эти полтора года? В них так же плотен ряд событий, как плотен ряд сигарет в свежей, только открытой пачке. А я – бесплотный – приговорен к жизни в самом себе, и только смыкающиеся, сияющие во тьме круги воспоминаний наполняют это заключение неуловимым смыслом, который делает меня одновременно и несчастным, и счастливым.

106.

Омерзительное, кстати, словцо – «самореализация», одновременно похожее на «сдать товар под реализацию» и на онанизм.

107.

В неделю накануне отъезда обрушивается на голову, как внезапный проливной дождь, весь ворох вовремя несделанных дел, к пятнице график растягивает в разные стороны мои руки и ноги с мощью адской машины для четвертования. Душа уже спокойна, потому что как у Кальпиди —

Дочитаны «Другие берега»,
пора на боковую…

– и продлю немного прерванное строфой впечатление от много чего значащей для меня цитаты, а теперь, наконец, двоеточие: меня, отражаясь очередным мысленным эхом, ждут другие берега – крымские.

Сизо-зеленый конус Ай-Петри с ванильными облаками в запредельной вышине; темный, как фотолаборатория, Симеиз; бледноликий Севастополь с матросскими ленточками морских флагов, трепещущих на ветру. Решительная двухнедельная эмиграция без права на возвращение – и возвращение без возможности оглянуться. Крым уже виден в подзорную трубу мечты, по внутренней поверхности которой на юг мчится душный, потный поезд. Качается над желтой лампой тамбура сигаретный дым, за окном с длинной выдержкой смазывается фотографический пейзаж, и орет проводник: «Уберите ноги! Начинаю уборку!»

Проклятье, как же я устал. Я невозможно измотался напоследок, лишился остатков спокойствия, сна, способности внятно рассуждать. И что-то я хотел еще написать, очень важное, быть может – сокровенное, но не помню, что.

108.

Я только сейчас задумался, какой Ричард Эшкрофт – «Русский». Развалил Verve, а потом по горячим следам выпустил альбом под названием «Alone With Everybody». То есть – поломал все вокруг, а потом заплакал.

109.

Сегодня, кроме прочего, сообщили, что в Оксфорде умерла Кира. Та, которая говорила, что все британцы, изучающие русский, – сумасшедшие. Кира в 90-е уехала из России, жила в Австралии, потом отправилась в Британию учить «сумасшедших». Еще полгода назад выглядела отлично, хотя кто-то говорил, что она серьезно больна. Какие бывают отвратительные болезни – съедают человека изнутри за два-три месяца. Я Киру совсем не знал, но очень жалко.

110.