Мы проиграли!

Я не раз смотрел фильмы без звука, в неплотной, чуть звенящей тишине своей квартиры, на своем маленьком телевизоре, лежа на зеленом диване. В любом кино я люблю вялую шизофреническую текучесть (подобно той, что наполняет «Бешеных псов», самый первый фильм того же Тарантино). Выключая звук, я не то чтобы добавляю ленте изображения, вернее сказать, борюсь с экшном, синхронизируя собственное диванное бездействие с бездействием экранным. Тикает секундная стрелка, определяя точный хронометраж каждого плана, и мне приятна эта принудительная немота.

97.

У Тома Йорка на «Eraser» есть, по крайней мере, две прекрасные песни – «Black Swan» и «Harrowdown Hill».

What will grow quickly,
That you can't make straight
It's the price you gotta pay

– это из «Black Swan».

Did I fall or was I pushed?
Did I fall or was I pushed?

…

We think the same things at the same time
We just cant do anything about it

– это из «Harrowdown Hill».

Невероятно подумать такое о Томе Йорке, но, по-моему, он душевный.

98.

Пил два дня, второе похмелье оказалось сильнее первого, поэтому сегодня очухался только после обеда. Столько надо всего сделать, а ничего не хочется. Сварил куриный бульон, загрузил в проигрыватель сольного Тома Йорка, Рахманинова, Tokyo Ska Paradise Orchestra, Артемьева, нажал на shuffle и застыл полусидя, завороженный этой мешаниной. Shuffle – уникальное изобретение специально для тех, кто молится на свою расширяющуюся, как вселенная, и такую же опостылевшую фонотеку.

Пока вчера пил (сначала пиво, потом виски – худший коктейль) и шутил шутки, про себя думал, насколько чудовищно, в конечном счете, все устроено. Люди тянутся друг к другу, не могут друг без друга. Человеческая общность – круговая порука, за ее пределами нет жизни, как нет жизни для крестьянина, оказавшегося вне общины. И в то же время не с кем по-настоящему, по-честному купаться в брызжущей жизни, в сухом остатке – все одиноки. А почему? Потому что каждый из нас смотрит на другого человека, как на зеркало, смотрится в другого человека – и разглядывает себя, одного лишь себя.

Гуманитарные науки активно используют термин «идентичность», отличное слово: через других мы идентифицируем, выкристаллизовываем самих себя. Для того чтобы перед смертью (раньше или позже) насладиться вычурной архитектурой собственного «я», скорее, красивой архитектурой, чем полезной – и никому кроме нас самих не нужной.

Как там? «Все, что человек ищет – себя». Вот почему психоаналитики, все эти постфрейдисты пользуются такой бешеной популярностью – они за деньги рассказывают нам о самих себе, холят и лелеют наше «я», взращивают его, надувают до петушиного «Я», и даже «Я!», или «Я! Я! Я!» Психоаналитики – скромные винтики современной индустрии, возвеличивающей индивидуальность, раззадоривающей расфуфыренных индивидов, ощутивших – вдруг, целым поколением! – собственную уникальность. «Я! Я! Я!» Так жрите одиночество ложками, отчего вам не нравится этот подающийся к блюду индивидуальности соус?

99.

Так вам всем и надо – вот мой месседж моему поколению.

100.

Сегодня вечером съездил в Рабочий Поселок, туда, где последние лет десять-пятнадцать жил мой отец со своей последней семьей. Двор очень узнаваемый – все те же соседи на скамейке – алкоголики и бабки, все тот же вспучившийся от постоянного ремонта асфальт, все те же подростки шпанского вида с бритыми головами и беломоринами в зубах. Пройдет десять лет, и здесь все будет так же, и сегодня я спиной почувствовал, как застывает время, по крайней мере, по части своего внешнего – материального – периметра.

Оказывается, здесь я тоже пережил немало счастливых моментов.

Я помню технику отца, его тюнингованные магнитофоны, катушечники, проигрыватели, эквалайзеры, колонки, провода, стопки с пластинками и кассетами. Книги и журналы, разбросанные по всей квартире, в том числе в ванной комнате и в туалете. Открытки, тетради с записями, вырезки, опять провода, и отца, пекущего на кухне свою фирменную картошку, надвинувшего смешные «домашние» очки на лоб. Новый год, когда мы вручную лепили пельмени всей «семьей», а потом плясали под «Аббу». Помню ту зиму, когда я приехал к ним, истерзанный многомесячным недоеданием, и ел, ел, ел, как кот, пока не потянуло к унитазу. Восхитительный треп на кухне – отец курит и, положив книгу на колени, о чем-то увлеченно мне рассказывает. Фильм «Калигула», который отец мне разрешил посмотреть. Его клетчатые рубахи, протертые джинсы, старый тулуп, и ушанка, и очки «на выход». Иногда приезжал дядя Гера, и меня пускали в их мужскую компанию обсудить группы, которые были популярными в 1971-72 годах.