Мы проиграли!

Глаза не верят и на ощупь шарят по внутренностям бухты – ржавым кускам кораблей, свинцовым болотцам, серо-желтым солончакам, бурой почве, жухлой траве – в надежде отыскать хотя бы следы ушедшего моря, дать мозгу ощущение, являющееся основательным для того, чтобы понять, взвесить, рассмотреть, принять эту зияющую дыру в земле, выросшую или наступившую пустоту. Что здесь, черт подери, произошло? Как вы все здесь с этим живете? Это же у вас у всех внутри – такие же прободные язвы. С этим же жить нельзя.

Из всех детей, семенивших за мной в моей первой экскурсии к пустоте, по-русски мог говорить только один. Поколение, свободное от имперских оков, упорно подрастает. Я для них – такой же иностранец, как и все остальные, не брат и не сват. И пусть русская школа в Аральске функционирует до сих пор, ее непременно заколотят досками, настанет такой день. Мысли об этом подействовали облегчающее – они отвлекали от бухты, катастрофически притягивающей мое внимание. Дети – везде дети, я их фотографировал и показывал им снимки на экранчике камеры; все мы были счастливы.

Вскоре поднялась песчаная буря. Соль забилась в нос и глаза, ветер стеной понес пыль – начали таять контуры окружающих предметов, в ушах засвистело. Песчаная буря в районе Арала похожа на купание в сухом море: покрываешься солью, задыхаешься, тонешь. От пронизывающего ветра может свести судорогой все тело. В степи нередки торнадо – их видно в той дали, которую образует ближе к горизонту дно ушедшего водоема; они пляшут, извиваясь, точно подпрыгивают на раскаленной сковородке. В городе соль, пыль, песок и мельчайшая сухая взвесь местного грунта превращаются в ползущее, заполняющее собой все свободные пространства чудовище; от его щупалец не спастись.

Булат и Марина подобрали меня, когда я, сопротивляясь буре, почти добрел до местного базара. Я искал классическую бабку-валютчицу – страшно подумать, у меня не было местных денег, а все банки уже закрылись. Что за беспечность!

– Садись! – крикнула Марина, приоткрыв дверь автомобиля.

Невзирая на шторм, я упросил своих новых знакомых провести для меня экскурсию по Аральску. Сперва мы отправились на старый судоремонтный завод, расположенный на одном из берегов порта «Аралрыбпром», – за тем покосившимся и порушенным забором, который я уже видел с внешней стороны. Сквозь воющий ураган я почти ползком пробирался между раскуроченными низкорослыми постройками завода: только насмерть закоченевшие подъемные краны сохраняли погребальное спокойствие, их уже ничто не трогало: ни жизнь, ни ее закатное сияние. Глаза беспрестанно слезились – соль атаковала слизистую, пожирала ее, но охота пуще неволи.

Марина вывела меня за забор, на крутой берег, откуда высохшая бухта была видна, как сцена с балкона театра. У подножия берега, в мелкой заводи, поросшей ковылем, полынью, биюргуном, пресмыкающимся тамариском, – лежала баржа, точнее – ее часть: грудная клетка, ребра дна и несколько обломанных ржавых тазобедренных костей. Заводь искрила от ветра, обертывалась серебряной чешуей, как кожа – гусиными точками.

– Давай скорее! – проорала Марина, но буря слизнула ее слова языком.

Едва дыша, я бежал оттуда под песчаным обстрелом. Булат предусмотрительно распахнул передо мной дверь машины.

– Лет двадцать пять назад, я тогда маленькая была, мы купались в этой бухте. Вот там была отмель, на ней стояло кафе. Мы сидели в нем и ели мороженое, между купаниями. С другой отмели прыгали в воду. Здесь было очень хорошо.

– А туристы тут бывали?

– Да, но не очень много. Здесь все-таки рыбный порт. В основном – командировочные. А местные все здесь купались.

Мы ехали в заброшенный военный городок – некогда лучший, наиболее престижный и комфортабельный район Аральска. Прежде там было все: инфраструктура, дороги, объекты соцкультбыта, многоквартирные дома. Теперь он похож на Багдад после бомбежки. Или даже хуже.

– Я тоже успела там пожить. В 1993-м русские военные уехали, все побросали, а нам, тем, кто нуждается в жилье, разрешили туда переехать. Тогда еще я не с Булатом жила, с другим мужем. В 1993-м въехали, а в 1997-м пришлось уйти. Дома отключили от водоснабжения, от электричества. Местные начали растаскивать их, разбирать для своих хозяйств. Как быстро все исчезает! Сейчас вон, видишь, только три дома осталось, их кто-то выкупил – тоже для строительства.

По убитой грунтовой дороге, поминутно шаркая дном о землю, мы кое-как добрались до городка. На огромном открытом пространстве раскинулись холмы мелкого строительного мусора – курганы без мертвецов; кое-где сохранились фундаменты, которые были бы похожи на древнеримские руины, если бы их возводили не из бетона. Приходилось перепрыгивать через глубокие окопы: местные вытащили из земли трубы, кабеля, провода, колодцы – все, что имеет хоть какую-то хозяйственную ценность. Из-за холмов торчали корпуса панельных пятиэтажек с черными гнездами окон. Буря почти улеглась, и я хорошо разглядел окружающий пейзаж.