Мы с Витькой

В один из таких дней, когда мы с Витькой совершали примерно двенадцатый или пятнадцатый рейс от реки на огород, из мельничного сарая вышел дед Никанор и, поворачиваясь в разные стороны, стал принюхиваться.

— Ну-ка, ребятишки, у вас чутье получше. Вроде бы гарью пахнет? — обратился он к нам.

Мы потянули носами. Я действительно ощутил горьковатый запах гари, хорошо запомнившийся мне еще с того похода за колосовиками.

— Вроде бы пахнет, — произнес я, правда не очень уверенно.

— А ты не чуешь? — спросил старик у Витьки.

— Вроде бы чую, — ответил тот тоже довольно уклончиво.

— Серега, залезь-ка на дерево, посмотри кругом, — предложил дед Никанор.

По тону и по нахмуренному лицу деда я понял, что он озабочен и совсем не склонен шутить. Выбрав самую высокую сосну из тех, что росли тут же, возле дороги, я с помощью Витьки добрался до первых нижних сучков, а дальше быстро полез к вершине.

— Гляди, может, где дым видать! — кричал снизу дед Никанор.

Прикрывая глаза ладонью, я осмотрел луга и лесные массивы. Одинаково сизая дымка висела вдали, красное солнце отбрасывало на деревья, на травы, на реку огненные блики. И казалось, будто всюду таился, тлел пожар и только ждал удобного момента, чтобы вырваться огромными жаркими языками пламени. Но пока пламени нигде не было, не видно и темных клубов дыма, хотя здесь, наверху, запах гари чувствовался еще настойчивее. Я сообщил обо всем деду, и он велел мне слезать.

Мы опять таскали воду, дед возился на мельнице. Но я видел, как он часто выходил на улицу, нюхал воздух, что-то сердито бормотал под нос и уходил обратно на мельницу. Мы с Витькой тоже ясно распознавали запах дыма, приносимый чуть заметным горячим ветром с той стороны реки.

До обеда мы едва успели натаскать воды и выкупаться. В такую жару и купание не приносит облегчения. Пока сидишь в воде, чувствуешь прохладу, а вылезешь на берег — снова душно и жарко.

— Вот так-то перед той еще войной, в голодный год было, — мрачно ворчит бабка Аграфена у печки, когда мы молча сидим у стола в ожидании обеда.

Появляется борщ, красный, душистый. Но он не вызывает аппетита. Я только чувствую усталость от духоты и больше всего жажду забраться куда-нибудь в холодок. Но где его найдешь, этот холодок? Даже в прибрежных кустах — словно в парной бане.

— Не спи за столом! — прикрикивает на меня дед, так как я опустил ложку в миску и застыл в такой позе.

— Все начисто попалит, все как есть попалит, — причитает бабка Аграфена.

Но дед вдруг резко перебивает ее:

— Постой-ка! — Он прислушивается, наклоняется к окну, а потом спрашивает нас: — Ничего не слышите?

Мне кажется, что я улавливаю однообразный монотонный звон. А может быть, это мне только слышится?

— Выйди-ка на крыльцо, послушай, — говорит дед.

И мы оба с Витькой выбегаем из избы.

На улице отчетливо слышны отдаленные удары в колокол. Я сообщаю об этом, и старики выходят на крыльцо.

— У Покрова звонят, — говорит бабка.

— Там, — соглашается дед.

Потом все снова возвращаемся в избу и продолжаем обед. Мне кажется странной такая безучастность стариков во время пожара. Пусть горит даже где-то далеко, в каком-то Покрове, но мы не можем сидеть сложа руки! С другой стороны, я представления не имею, где горит и что надо делать. Собираюсь обсудить эти вопросы с Витькой по окончании обеда, но не успеваю. Как только сковородка жареных грибов с картошкой полностью очищена, дед встает и говорит:

— Серега, возьми под навесом у стены багор, ты, Витюшка, заступ, он там в сараюшке, сразу как войдешь, за дверью налево. А ты, старая, собери нам чего перекусить в корзинку. Может, сегодня и не вернемся…

Через полчаса мы идем по тому самому пути, по которому шли тогда за грибами с дядей Васей. У деда Никанора за ремнем топор, на руке — корзинка, у Витьки на плече заступ. Я тоже было попробовал нести багор на плече, но вынужден был отказаться и взять длинный, довольно тяжелый шест наперевес.

Подходим к лесу. Навстречу выскакивают два зайца. Метрах в тридцати оба садятся, словно по команде поворачивают головы и, заметив нас, прыгают далеко в сторону, скрывшись в кустах.

— Пожар почуяли, к реке бегут. Малый зверь, а жизнь знает, — с улыбкой смотрит вслед зайцам дед Никанор. — Там, поди, жарко, моментом шубу припалишь…

В бору неистово стрекочут сороки и, перелетая с дерева на дерево, тревожно посвистывает дятел. Все настойчивее и настойчивее слышится запах гари.

По проселку, на который мы выходим, миновав лес, идут люди. Здесь и мужчины и женщины, пожилые и молодые, мальчишки и девчонки. Все, так же как и мы, несут в руках лопаты, топоры. Только один я с багром. Дед, сняв фуражку, здоровается с седобородым пожилым человеком.

— Не слыхал, Иван Андреич, где началось? — спрашивает он.

— В сельсовете сказывали, будто с Мостища и правой стороной пошло прямо на Яхино…

— Вот ведь скажи ты! — сокрушенно качает головой дед Никанор. — Опять, должно, пастушата костром баловались. Долго ли до беды в этакую жарынь…