Мы с Витькой

— У вас всегда только и есть — пастушата виноваты! — вступилась высокая худощавая женщина. — Небось кто из трубокуров окаянных, цигарку бросил, вот и пошло.

— Да, оно верно, — соглашается седобородый, — сушь кругом, словно порох, и цигарки хватит…

Сзади фырчит автомобиль. Я оглядываюсь: несколько человек забираются в кузов. Может быть, и нас посадят? Но полуторка — «газик», — набирая скорость, проходит мимо. Из кабины нам кричат:

— Там еще машины, всех подберут!

Нас подбирает четырехтонный грузовик. В кузове, кроме нас, человек десять рабочих, едущих на пожар из районного центра. У заднего борта — лопаты, пилы, топоры и короткие пожарные багры. К ним прибавляется наш инструмент. Мой багор не входит в машину, и конец шеста торчит сзади.

Едем быстро. Обгоняем несколько подвод, два гусеничных трактора.

— Видать, сильный пожар, — говорит один из рабочих, степенного вида, поглядывая на мощные тракторы, торопливо расстилающие гусеницы.

— Председатель исполкома и секретарь райкома оба тут, значит пожар серьезный, — отвечает рабочий помоложе.

— Знамо, ежели его не задержать, так он верст сто прочешет, — со знанием дела заявляет наш седобородый.

— Сто не сто, — возражает пожилой рабочий, — а до реки весь этот клин выгореть может…

— А в ем, в клину-то, почитай, пять деревень: Яхино, Юхино… — снова говорит седобородый и перечисляет деревни, загибая пальцы. — Яхино да Юхино, поди, уж и пожитки в поля повывезли…

— Его бы на Марьином ручье перехватить, — перебивает дед Никанор.

Возле мостика через ручей, где мы когда-то с Витькой отдыхали, навстречу нам выезжает открытая легковая машина. Человек в полувоенной форме поднимается и, не вылезая из автомобиля, объясняет шоферу, куда ехать. Наша четырехтонка бежит по дороге направо. Теперь не только чувствуется запах гари, но виден и сизый дым, повисший над низкорослым молодым сосняком.

Разгружаемся прямо на дороге среди леса. Белые хлопья дыма путаются между ветвями сосен и елей, хотя пламени по-прежнему нигде не видно. По обе стороны небольшого проселка люди валят деревья. Тракторы и подводы оттаскивают их куда-то в глубь леса. На образующейся широкой просеке роют канавы. То и дело с разных сторон несутся громкие предупреждающие возгласы:

— Бойся!

Вслед за возгласом слышится свист воздуха, треск подламывающихся сучьев и сильный удар о землю могучего ствола сосны или елки.

— Тащи к оврагу! — слышу я знакомый голос Василия Никаноровича, старающегося перекричать шум тракторов.

Нахожу глазами дядю Васю. Он кричит что-то трактористу, машет рукой, видимо показывая, куда надо тащить огромную сосну, привязанную к концу троса. Потом бежит дальше.

Все люди кругом заняты каким-нибудь делом. Даже Витька и тот давно ковыряется лопатой в канаве. Один я стою со своим длинным, нескладным багром и не могу сообразить, как употребить его в дело. Колупать землю им невозможно, пилить или рубить тоже. Бросить бы его, да, боюсь, влетит от деда Никанора. Стою в растерянности и не знаю, как быть, но тут слышу голос:

— Эй, парень с багром, иди-ка сюда!

Двое пареньков немного постарше меня с двуручной пилой в руках склонились возле ствола небольшой сосны. Один из них машет рукой и кричит:

— Подопри багром, а то пилу зажимает!

Только после энергичных объяснений паренька я понимаю, что от меня требуется. Потом пошло: ребята пилят, а я, воткнув острие багра в ствол, отжимаю дерево, наваливаясь всей тяжестью тела на шест.

— Бойся! — кричу я, когда пропил подходит к концу и дерево готово упасть.

Пусть наша сосна не такая большая и, конечно, никого не заденет, но мне нравится моя работа, нравится кричать короткое слово, как это делают лесоповальщики. Я только вошел во вкус, но тут один из пареньков разгибает спину и показывает на рукоятку пилы.

— Подергай-ка, а я передохну, — говорит он, забирая из моих рук багор.

Делать нечего. Поплевав на руки, берусь за пилу. С первых же движений понимаю: этот инструмент не так прост, как кажется. Я то валюсь вслед за пилой, когда партнер дергает ее на себя, то не могу выдернуть, когда приходит моя очередь тянуть к себе.

— Димка, — кричит мой напарник, — забери у него пилу, а то с ним мука!..

Димка и сам видит. Забирает рукоятку, а я снова хватаюсь за багор.

— Ты, видать, никогда не пиливал? — спрашивает он.

Я киваю головой.

Мне так стыдно за свое неумение, что я стараюсь не смотреть на ребят и отвожу глаза в сторону. «Путешественник!» — ругаю я себя в душе. И тут же в голову мне приходит мысль, что нам с Витькой обязательно надо поучиться пилить, поучиться рубить топором.

Теперь я с нескрываемой завистью слежу за моими товарищами. Пила размеренно поет, будто радуется, что избавилась от меня и снова попала в хорошие руки. Я изо всех сил наваливаюсь на багор. Раздается хруст, сосна накреняется, трещат сучки. Какая-то женщина подъезжает с лошадкой, накидывает веревочную петлю на комель спиленного дерева.

— Но-о-о! Вислоухая! — грубоватым голосом кричит женщина.

И лошадка, напряженно упираясь ногами, тащит сосну.