Мы серые ангелы

Петро сидел на берегу речки. У него жутко болела с похмелья голова. Он держал её руками и тихонько стонал. «Чёртов шнапс у этих фрицев, от него вечно болит башка, да вчера явно перебрал после очередной акции», — вспоминал он. Пётр Кольцов служил в полиции. Он сам попросился туда, когда пришли немцы. Раньше при Советах его и за человека не считали, всё лентяй, да лентяй, зато теперь он уважаемый человек, все в деревне его боятся, и немцы уважают, особенно эти в чёрной одежде эсэсовцы, всегда берут с собой на акции. Там всегда наливают шнапса, потом дают пулемёт, и он стреляет по тем, кого они решили поставить к стенке.

Бывает человек по двадцать сразу, как вчера, например. Петру не было никакого дела до этих людей. Раз немцы решили, значит, так и надо делать, они теперь власть. Как же всё-таки болит голова.

Вдруг он услышал шаги, кто-то шёл по тропинке. Петро повернул голову и ждал. На тропинке появилась молоденькая девушка с корзинкой в руке, наверное, она шла за ягодами. «И не боятся в лес ходить, там же партизаны, хотя их-то они не тронут, не то что меня сразу к стенке», — со злостью подумал Петро. Девушка подошла ближе, и он её узнал, это была Виктя, в их доме сейчас полковник живёт, строитель, седой, важная шишка, к нему даже эсэсовцы не суются. «Красивая девка, статная, вот бы её в кусты затащить», — мелькнула мысль у Петра. С похмелья он плохо соображал, поэтому встал, движимый своим животным желанием.

— Здравствуй, дядя Петро, — улыбаясь, сказала, подходя, Виктя.

— А куда это ты идёшь, к партизанам, небось? — хмуро спросил её полицай, уставившись на неё своим недобрым взглядом.

— Да какие партизаны, за ягодами я, брусники побрать маленько, мама пироги печь собралась для господина полковника, — соврала Виктя, видя недобрый похмельный мужской взгляд. Он и раньше на неё уже так смотрел, но боялся немецкого полковника, который жил у них. Был такой случай. Молоденький немецкий солдатик, денщик полковника, разговаривал с ней, вернее, лопотал что-то на своём и смотрел такими влюблёнными глазами, Виктя захотела уйти, а он схватил её за руку и лопочет, лопочет. Виктя стала вырываться, а тот продолжал её держать. Это увидел полковник, как рявкнул на своём, солдатик жутко перепугался и сразу отпустил её, она убежала. После этого полковник построил всех своих денщиков, что-то долго им говорил, а потом взял и отхлестал того солдатика перчаткой по щекам. Это видели несколько полицаев. После этого полицаи перестали обращать на неё внимание. Вот и сейчас она напомнила этому пьяному скоту про полковника.

Тот хоть и с похмелья, но, видимо, вспомнил, поэтому только проводил её недобрым взглядом и бросил ей вслед:

— Я до тебя ещё доберусь, шалава!

— У вас, дяденька, всё равно ничего не получится, вы всё время пьяный, — засмеялась Виктя и побежала по тропинке.

— Ах ты, курва! — крикнул ей вслед Петро и побрёл в деревню, ему надо было срочно похмелиться.

Тем временем Виктя уже просто быстрым шагом дошла до приметной раздвоенной берёзы и остановилась. Через несколько минут к ней вышли два партизана, один совсем молоденький, другой лет сорока. Они поздоровались, и Виктя с партизаном, который постарше, отошли вглубь леса, а молоденький остался в кустах рядом с берёзой. Пройдя немного, Виктя остановилась:

— Ну, давай, дядя Прокоп, а то забуду всё, — сказала Виктя и сняла платок, — упарилась, пока бежала.

— А чего бежала, — усмехнулся Прокоп, здоровенный мужик, бывший агроном, — к Василю торопилась?

— Дядя Прокоп, ну хватит, давайте записывайте, а то забуду.

— Ладно, дочка, погоди, сейчас блокнот достану, — доставая из-за пазухи небольшой блокнотик и карандаш, Прокоп приготовился записывать.

Виктя, закрыв глаза, стала перечислять количество эшелонов и каких проследовало через железнодорожный мост, который был виден с чердака их дома, за последние три ночи. Она по заданию партизан вела наблюдение за этим стратегически важным мостом. Днём немцы не решались пускать составы через этот мост, поэтому информация получалась исчерпывающая.

— Всё, — открыла глаза девушка, — больше эшелонов стало, дядя Прокоп.

— Да я вижу, Виктория, немец что-то готовит, — Прокоп засунул блокнот обратно и, с хитрецой посматривая на неё, сказал: — Ну что, идите, помилуйтесь, я тут пока покурю, минут пятнадцать у вас есть.

— Дядя Прокоп, — вспыхнула румянцем Виктя, — я же просила меня так не называть, какая я вам Виктория, я просто Виктя, — но тут же заторопилась к заветной берёзе.