Мы серые ангелы

Василь, крепкий светловолосый парень, уже заждался свою возлюбленную Вику, ах, да, Виктю, так она всегда просила её называть. Они учились в одной школе. Она ему нравилась, и весной перед самой войной они начали встречаться. Её мама, тётка Соня, очень строго воспитывала дочку, поэтому Виктя никаких вольностей не позволяла. Но ему нравилась эта недотрога, которая мечтала только об одном, она очень хотела учиться. Она и его уговорила после школы ехать в Минск учиться. Виктя хотела стать врачом, ну а он решил учиться на строителя. Они перед войной и поцеловались-то всего два раза. Это потом уже, когда война началась и он уходил в партизаны, она прибежала к нему, и они долго целовались, минут двадцать, наверное. А сейчас… а вот и она идёт, как всегда, гордая, неприступная, стройная, с чёрными вьющимися волосами, карими глазами, с такой милой очаровательной улыбкой. Сердце Василя зашлось в сладкой истоме. Он просто вышел ей навстречу, Виктя не любила, когда он её пугал.

Виктя всё равно вздрогнула и недовольно сказала:

— Василь, ты всё время меня пугаешь, как ты так тихо ходишь, я никогда тебя не слышу.

— Я же разведчик и должен быть бесшумным и невидимым, — сказал Василь, широко улыбаясь, и потянулся к девушке, — сокровище ты моё пугливое.

Но Виктя сделала сердитый вид и разрешила поцеловать себя только в щёчку. Василь не настаивал. Он хорошо знал, что она всегда манерничает в начале их встреч, зато прощаясь целуются много и от души.

Они остановились, скрывшись в кустах недалеко от тропинки от случайных глаз.

Василь, с грустью посмотрев на свою возлюбленную, сказал:

— Виктя, говорят, что скоро наш отряд вольётся в партизанскую бригаду, и тогда мы отсюда уйдём.

— А как же мост, за ним наблюдать надо, и сведения кому я буду передавать? — заволновалась девушка и прильнула к нему.

— Пришлют других разведчиков, — тихо сказал Василь, прижимая её к своей груди и вдыхая запах волос своей смуглянки.

— Мне не надо других, мне нужен ты, — шептала она ему в ответ.

Она положила ему голову на грудь и услышала, как бьётся его большое сильное мужское сердце.

Виктя знала, что оно билось только для неё, и от этого у самой сердечко сладко ныло. «Вот кончится война, сразу рожу ему дочку, затем засомневалась, или сына, чтобы был похож на него, такой же сильный и красивый, только сейчас ему ничего не скажу, а то ещё зазнается», — решила Виктя и ещё сильнее прижалась к любимому.

Вокруг шумели сосны, щебетали лесные пташки, и как будто и не было войны.

Раздался условный свист, похожий на свист рябчика. Им надо было прощаться.

Уже подходя к Прокопу, Виктя сказала Васильке:

— Василька, когда я сюда шла, Кольцов пьяный ко мне приставал и видел, что я пошла в лес.

— Что же ты сразу не сказала, — ответил ей Василька, зло сузив глаза.

— Да я убежала и всё, а он сейчас всё равно похмеляться к бабке Гельке пойдёт, потом в баню попрётся, — тараторила Виктя, с любовью глядя на своего Васильку.

— Кхе-кхе, — вежливо раздалось рядом, это подходил Прокоп.

Виктя быстро чмокнула Василя и отпрянула, встав с ним рядом.

— Ну что, поворковали, голубки? — спросил, улыбаясь, Прокоп.

— Я пойду, — вспыхнула Виктя и, глянув на Василя своими карими очами, пошла по тропинке в деревню.

Василь смотрел ей вслед, сердце щемило. Чёртова война, сейчас учились бы они вместе в Минске, встречались, любились, пожениться решили после учёбы, но всё равно были бы вместе.

— Хороша девка, повезло тебе, Василь, — изрёк Прокоп, остановившись рядом, — ладно, после войны поженитесь, детей нарожаете.

— Слушай, дядя Прокоп, её Кольцов видел, как она в лес шла, а от этой гниды фашистской всё что хочешь можно ожидать.

— Погодь, погодь, говоришь, Петро Кольцов, давно этот говнюк напрашивается.

— Да он пьяный, как всегда после акции, сейчас похмелится, потом в баню пойдёт, потом в речке будет остужаться, чуешь, про что я, дядя Прокоп.

— Да понял я, не маленький, ладно, пошли в отряд, там покумекаем, что почём, — говорил Прокоп, уже на ходу вместе с Василём поворачивая к едва заметной тропке.

Петро Кольцов брёл по деревне. Он шёл к бабке Гельке, у неё всегда был самогон. Ему было очень плохо с похмелья, голова просто раскалывалась. Наконец появился неприметный неказистый домик, Петро зашёл внутрь. Маленькая сухонькая старушка, посмотрев на него, всё поняла и со словами: «Опять нажрался, ирод» вынесла ему бутылку самогона.

— Ты у меня повякай ишо, я же не бесплатно, на вон тебе денег, — и достал несколько рейхсмарок.

Старушка сразу прибрала их и довольно сказала:

— Можешь, Петро, у меня тут на веранде посидеть, я тебе и огурчиков принесу, — засуетилась бабка.

— А солёные есть? — спросил Петро, наливая себе целый стакан самогона.

— А як же, счас с погреба достану, — кивнула старушка и на минуту исчезла, — на вот тебе, милок, тут и сальца маленько, — и услужливо поставила перед ним тарелку с закуской.

— Ладно, иди уже, я тут как-нибудь сам разберусь, — промычал Петро, с вожделением глядя на налитый стакан.