«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

И вот пол года назад, уже после того, как ей исполнилось 18 и была завершена школа, в жизни Иры возникло чувство, которое она, уже не смущаясь, зовёт любовью. Константину — 24. Он только что закончил курс колледжа. Роман их развивался медленно, так как Костя был занят поисками работы, и они подчас не видели друг друга по нескольку дней. Но в какой-то миг Ира и Константин созрели для близости. Потрясённая своими сексуальными переживаниями, дочь открылась во всём матери. Мать всполошилась. Начались разговоры, от чего следует оберегать себя, от чего уклоняться. Однако успокоившись, Ира решила сохранить неприкосновенность своей интимной жизни. "Я сказала маме, что я взрослый человек, мне уже восемнадцать. И если со мной что-то происходит, то это моё дело. Я созрела для интимных отношений. Меня не надо ни от чего оберегать. Я сама хочу пройти через всё, даже если совершу какие-то ошибки."

Этот принцип независимости Ира восприняла, как она говорит, от американских традиций. Америка, по её мнению, страна пуританская и остаётся таковой, сколько бы по телевизору не показывали мужчин и женщин, срывающих с себя одежду и прыгающих в койку. Родителей, однако, эти теории не успокаивают. В их разговорах с дочерью то и дело вспыхивает раздражение, опасение, страх. Ира твёрдо стоит на своём. Вернее, стояла до вчерашнего дня….

Тот, кто внимательно прочитал наше интервью, очевидно, обратил внимание на то, как меня — автора — удивила поначалу откровенность юной собеседницы. Что побудило её излить постороннему пожилому человеку самые интимные подробности своей девичьей жизни? Для этого, как оказалось, была особая причина. За сутки до нашей встречи Ира вместе с Константином провела вечер у подруги, отмечавшей свой день рождения. Общие знакомые считали их пару идеальной. Но уже там, танцуя с Костей, Ира почувствовала с его стороны какой-то холодок. Потом он повёз её на своей машине домой. Вошли в подъезд дома. И тут в лифте, молчавший до того Костя вдруг заговорил. Ему надо строить жизнь, делать карьеру. Он не хочет играть своими и её чувствами, потому что видит: она любит всерьёз, да и он тоже. И, тем не менее, их отношениям наступает конец. Им следует расстаться. "Я виноват, — твердил он. — Я не должен был доводить тебя до такого накала чувств". И снова возвращался к предстоящим ему деловым трудностям, к трудоустройству, к карьере. Ира буквально в истерике вбежала в свою квартиру. Не раздеваясь, разрыдалась у мамы на плече. Уснуть не могла, всю ночь металась в каком-то безумии. Утром её застал мой телефонный звонок. Я, ничего не зная, пригласил её приехать ко мне на беседу. В другой ситуации девушка скорее всего отказалась бы от встречи с литератором, но после той страшной ночи она буквально помчалась ко мне через весь город. Ей не терпелось кому-то излить душу. Журналисту в этом случае выпала роль исповедника.

Я не рассказал и половины того, что услышал в то утро от расстроенной девушки. Горечь утраты, однако, не лишила её здравого смысла. Она спокойно объяснила, что выходить замуж за Костю не собиралась. Рано. Понимает она и то, что мучающую её тоску надо преодолеть самой. Но сразу это едва ли удастся. Планы? Пока никаких. Хотелось бы вернуть любимого, но это нереально. Запомнилась его последняя фраза: "Не могу тебе обещать, что в будущем, когда стану на ноги, мы вернёмся друг к другу. Я не хочу, чтобы ты ждала…".

Встречался я потом и с родителями Иры. Они расстроены, жалуются: девочка замкнулась. Говорить с отцом и матерью не хочет. Им кажется, что они могли бы поделиться своим жизненным опытом и тем помочь ей. Боюсь, что эти добрые люди ошибаются. Права в данном случае их дочь: всё пережить самой и накопить свой жизненный опыт. В описанном конфликте двух поколений нет ни правых, ни виноватых. Отцы и дети видят мир по-разному. Иван Тургенев сказал об этом задолго до начала нашей эмиграции.

2. Дама средних лет (Три новеллы).

Говорить о своём возрасте дамы наши, как правило, избегают. В лучшем случае высказываются в неопределенно-романтической форме: "Я дитя предвоенных лет…". Я пытался понять смысл столь упорного молчания: опросил несколько наших соотечественниц, поселившихся в Нью-Йорке. Одна интеллигентная эмигрантка сказала, что разговоры такого рода напоминают ей о приближении старости. "Я — эстетка, — пояснила она, — а старость, какой она мне видится, полна неприятно-неэстетических моментов: морщины, седина, согнутая спина, беззубый рот…. Так что, пожалуйста, не надо о возрасте." Другая собеседница с явным огорчением заметила, что упоминание почтенного возраста роняет женщину в глазах мужчин. "Уже сорок? Уже пятьдесят? Кому же я нужна такая?” Третья незамужняя дама, опять-таки имея ввиду мужчин, грустно заметила: "Нас много, а вас мало. И, конечно же, вас более привлекают молодые. Нам в такой ситуации остаётся лишь помалкивать о своём возрасте…"