Луиза — полненькая коротышка с ярко рыжими крашеными волосами. Личико вполне симпатичное, но всякий раз, когда я делал попытку сфотографировать её, она прикрывала нижнюю часть лица ладонью. Похоже, что двойной подбородок — её главная женская проблема. В действительности же, главное в её жизни — одиночество, давнее, безнадёжное. Отсюда подчёркнутая стеснительность. Интервью наше состоялось с её согласия. Луиза пообещала рассказать о сложной романтической ситуации, которая захватила её в начале нынешнего года. Но разговор наш на каком-то этапе споткнулся. Об интимной стороне своей жизни эта немолодая дама говорить попросту не умела. В ответ на мои вопросы ёжилась, стыдливо улыбалась и в лучшем случае качала головой: да, дескать, было дело….
И тем не менее я решил написать о Луизе. Очень уж типичной показалась мне судьба этой эмигрантки "среднего" возраста. Эта ей принадлежала фраза, которую я привёл во вступлении к первому очерку: "Я — дитя предвоенных лет". Так она объясняла свой возраст. С большим трудом мне удалось вырвать признание в том, что год рождения 1937-й и сегодня ей таким образом за шестьдесят.
На прошлом Луизы долго не задерживались. Интеллигентная семья, папа и мама учёные. Девочку обучали музыке, водили на концерты. Но когда пришла пора поступать в институт, то по логике советских родителей-евреев, дочь должна была пойти в институт сугубо технический. Так спокойнее. Стала инженерной. Два десятка лет вкалывала в Гипромаше и ещё каких-то "гипро". Инженерная деятельность не слишком её занимала. Но жизнь скрашивали балет, опера, концерты. Музыка и театр годами оставались главной её радостью. Замуж вышла, но радости тот брак не принёс. Развелись. Детей не было.
По внешности Луиза на еврейку не похожа, русская мордочка. Но когда в 70-х хотели её принять в оперный театр на должность специалиста по освещению, ничего из этого не получилось. Заглянув в паспорт Луизы, должностное лицо пожало плечами: извините…. В те же годы произошло у неё ещё несколько неудач с устройством на работу. Нервничала. Но главное, что мучило — одиночество. Мама умерла, отец, осуждённый по политической статье, погиб в тюрьме. Второго брака не предвиделось. Женская неустроенность подтолкнула Луизу на прыжок за океан. Сегодня она понимает: то был прыжок в пустоту, в ничто.
Сначала, правда, эмиграция выглядела празднично: семь радостных дней в Вене, сорок фантастических суток в Риме. По приезде в Нью-Йорк немедленно помчалась в Метрополитен Оперу, где в тот вечер пел Поваротти. Но потом всё вошло в затверженно-унылый ритм. Бытие эмигрантское не слишком отличалось для неё от жизни на родине. Как в России время для неё разделилось в Америке на две непересекающиеся плоскости: днём скучная надоедливая служба в должности бухгалтера, а по вечерам походы на концерты в Карнеги Холл, посещение Сити Балета или оперного театра. Так оно и шло из года в год. Одиночество, как и на родине, терзало, выбивало подчас слезу, тоска сдавливала сердце. В многомиллионном Нью-Йорке найти родственную душу оказалось ещё труднее, чем в Москве.
С приходом "горбачевской весны" открылась возможность побывать в России. Поехала домой
Вторая, через год, поездка в Москву уже позволила повидать старых знакомых, школьных и институтских подружек. Но того, что ожидала душа, не свершилось: приятели переженились, знакомые за десяток лет разлуки отдалились. Изменилась и сама столица: возвращаться ночью из театра стало опасно, в подземных переходах зазвучали непристойные, порой антисемитские песенки. И тем не менее в начале нынешнего года Луиза снова отправилась на родину. Причина та же — одиночество. Теперь уже родственники не шарахались от "американки", а сводный брат даже попросил остановиться у него. На душе чуточку потеплело. Луиза даже продлила своё пребывание в России на неделю. Именно в эту неделю, вернее — в последний день перед отъездом и произошло то, чего она так долго ждала.