Мы уходим последними… Записки пиротехника

– Говорят, вы сегодня убедились, что не всякая прямая короче кривой? – шутливо спросил меня Гришин.

– Да как вам сказать… Было дело. Виктор все-таки проговорился?

– Исповедовался… Такие вещи скрывать нельзя. И вам теперь запомнится, что семь верст для солдата не крюк. Начальству будете докладывать, какие у нас тут безобразия творятся, или повремените?

– Повременю, наверное…

– Ну ладно, давай тогда, – снова переходя на «ты», по-дружески сказал капитан, – через час поезд. Машина уже ждет. Эй! – крикнул он в палатку. – Хватит любезничать. Хорошего человека хорошо и проводить надо…

Я уезжал в ночь, полную летних шорохов и голосистых девичьих песен.

Пока горит шнур…

Есть в Ленинграде, за Нарвской заставой, завод «Красный химик». В блокаду линия фронта проходила близко от него, и немцы его часто обстреливали. Больше всего досталось цеху пыльных камер. Мне рассказывали, будто только в этот цех попало четыреста тринадцать снарядов. В основном, очевидно, эти снаряды были не очень крупного калибра, потому что стены у цеха все-таки сохранились. Уцелела и большая кирпичная труба.

В 1954 году помещение решили восстановить и переоборудовать. Начали, естественно, с самого тщательного осмотра. И тут в трубе, на высоте крыши, обнаружили большой неразорвавшийся снаряд. Он влетел сверху, проломил на своем пути прочную кладку трубы и, сделав солидную брешь, застрял…

Заняться этим снарядом поручили мне.

Вечерело, когда с помощью рабочих я полез по ржавым, шатающимся скобам к крыше бывшего цеха пыльных камер. Сквозь причудливые рванины в кровле внутрь помещения падали лучи затухающего солнца. Мы поднимались все выше и выше, а они где-то внизу растекались большими туманными пятнами.

Наконец уже крыша.

– Вот он, товарищ лейтенант. – Рабочий осторожно посторонился и пропустил меня к пролому.

…Бурый от пыли, гладкий, холодный снаряд удобно лежал над черным провалом и, казалось, никому ничем не угрожал. Он покоился на мягкой подушке кирпичной пыли, а от этого представлялся совсем легким и безобидным…

Я только чуть касаюсь его изголовья… Из-под снаряда тотчас выбегает тоненькая струйка пыли. Вижу, отчетливо вижу, как струйка на глазах может превратиться в ручей, ручей в лавину и…

Больше никакой лирики! Простая констатация фактов. Скрытый кирпичными стенками, высоко в цехе висит снаряд. Калибр – двести десять миллиметров. Фугасный. Вес – свыше ста килограммов. Взрывателей два, и оба по внешнему виду вполне исправны. Особых причин, повлиявших на действие снаряда, не замечено.

По всем техническим данным, он еще может взорваться и причинить много бед.

Законы у нас тогда были жесткие, и инструкция не допускала никаких исключений. Все, что было уже «выстрелено» и не разорвалось, считалось особо опасным. Это сейчас опытным специалистам разрешили иногда принимать решения, исходя из обстановки. А тогда – ни-ни: вылетел снаряд из ствола – не смей к нему прикасаться, уничтожай прямо на месте. В таком духе мы и писали все акты осмотра, а там уж взрывать на месте или вывозить – это как совесть позволит. Словом, на свой страх и риск.

Акт я составил по всей форме и понес его на утверждение начальству.

Дело прошлое, встретили меня не очень любезно. Пожилой полковник внимательно прочитал мою бумагу, отодвинул ее и с откровенной иронией спросил:

– Так, говорите, в Ленинграде «фейерверк» будем пускать?

– А что делать? – вежливо вздохнул я.

– Что делать… – раздраженно повторил полковник. – А я, брат, не знаю, что вам делать… Ясно?

– Ясно, товарищ полковник, – сказал я, ровным счетом ничего не понимая.

Но тот уже смягчился. С дотошностью знатока он расспросил меня обо всех подробностях и даже, не слишком заботясь о петушином самолюбии молодого специалиста, которому всегда кажется, что уж теорию-то он знает не хуже «отставшего» начальства, основательно проэкзаменовал меня по устройству немецких боеприпасов и знанию мер безопасности при обращении с ними. Кажется, экзаменом он остался доволен. Я почувствовал это по его тону, ставшему вдруг деловитым и доверительным, и незаметному переходу на «ты».

– Ты вот что, – сказал он медленно, подбирая слова, – ты пойми, пожалуйста, помочь я тебе сейчас ничем не могу. Если и дальше будешь у нас этим заниматься, узнаешь, что каждый такой случай – единственный. И будь ты хоть семи пядей во лбу, каждый раз будешь решать такую закавыку заново. Могу послать другого специалиста, но ему так же придется.... А знания у тебя есть и сметка вроде бы… – он усмехнулся. – Думаешь, я не в курсе, как ты на кирпичном заводе в ротор лазил? Все, брат, знаю. И про Кировск тоже знаю и про Батецкую… Нарушаешь инструкцию! А она хотя и с перестраховкой, да не нами с тобой написана… Ты член партии?

– Кандидат…

– Ну, давай пока по партийному закону, а инструкцию, глядишь, изменят. Только я тебе этого не говорил, а ты этого не слышал… Понял?

И засмеялся, довольный. С позиции сегодняшнего времени его можно было бы понять: шел только пятьдесят четвертый год…

Он проводил меня до двери. И несколько раз предупредил: