Мы умели верить

Йелю захотелось что-то сказать, но он не знал, как начать. Он вспомнил прогулку по лагуне Линкольн-парка, куда отправился с Нико и Ричардом, и они снимали виды камерой Ричарда. Йель поразился в тот день, как они оба взаимодействовали с миром – алчно и в то же время щедро – как они хватали красоту и отражали ее. Скамейки, и пожарные гидранты, и крышки колодцев, которые Нико и Ричард снимали, – все это становилось еще прекраснее оттого, что они заметили эту красоту. И, уходя, они оставляли все отснятое еще более красивым, чем оно было до них. К концу дня Йель обнаружил, что видит все в рамках – он видел, как свет ложится на забор, и упивался солнечной рябью в витрине музыкального магазина.

– Я вас понимаю, – сказал он, – правда.

Роман тем временем вспотел, лицо его блестело. Йель пытался понять, в чем тут дело: разговор о любви так подействовал на него или он просто заболевал. То, как он заерзал на диване, предполагало, скорее, первое. Что ж, Йелю меньше всего сейчас хотелось выслушивать любовную историю.

– На другой день Ранко устраивал пикник и пригласил меня в числе прочих. Вот и все – я пропала. Он пах как надо, как темная комната. Столько в сексе связано с запахами! Я действительно верю в это. И он в меня тоже влюбился.

Она замолчала, подняв палец, и, похоже, сосредоточилась на дыхании. Йелю не терпелось задать вопрос, просто чтобы заполнить тишину, но вошла Дэбра, с большими белыми кружками кофе для Йеля и Романа. Ни сахара, ни сливок: один кофе, и такой жидкий, что сквозь него просвечивало донышко. Роман неловко взял кружку и сразу поставил на кофейный столик. Дэбра оперлась о дверной косяк, скрестив руки – аллегория скучающего нетерпения.

– Это все еще о Ранко?

Йель кивнул.

– Мы дошли до скрепок, – сказал Роман.

– Это из-за него она отдала вам картины. Вы ведь понимаете?

– Я этого не отрицаю, – сказала Нора прежде, чем Йель нашелся, что ответить.

Роман спросил, что она имеет в виду, но Дэбра громко рассмеялась.

– Семьдесят лет – по любым меркам долгий срок для одержимости кем-то, – сказала она. – Вы не думаете? То есть я уверена, он был крутой парень, но он умер вечность назад, а она все равно ставит его выше семьи.

– Я не понимаю, – сказал Роман, – почему это значит, что она должна была отдать галерее…

– Дэбра, – сказал Йель.

И понял, что не знает, что сказать. Ему просто отчаянно хотелось убрать повисшее напряжение, сменить тему.

– А сахар у вас есть?

Дэбра стремглав вышла из комнаты, и Йель встал и пошел за ней, дав Роману знак продолжать записывать.

Дэбра открыла холодильник и уставилась в него; едва ли там находился сахар, но Йель на самом деле не хотел сахара. Он только надеялся, что Дэбра не ненавидит его так сильно, как раньше. Когда не станет Норы, она может быть им ценным союзником.

– Это, наверно, выматывает, – сказал он, – заботиться о ней, – Дэбра ничего на это не ответила. – И душевно, и финансово. А знаете, если хотите сделать оценку этих украшений, я буду рад свести вас с нужными людьми. Вы же не хотите просто пойти в какой-нибудь магазин здесь. Если вас интересует денежная стоимость… Я хочу сказать, вас может ждать сюрприз. Я знаю кое-кого в Чикаго, кто даже подъехал бы сюда. Из расположения ко мне.

Дэбра повернулась к нему. В руках у нее была, почему-то, горчица. В глазах ее стояли слезы, но они, наверно, выступили раньше.

– Это мило с вашей стороны, – сказала она сухо.

– Без проблем.

– Знаете, я никогда не злилась на вас лично. Было бы легче вас ненавидеть, будь вы засранец. Поэтому люди отдают вам ценности, да? Вы хороший. И это не притворство.

Йель раньше считал себя хорошим человеком, но Чарли так не думал. А теперь и Тедди. Он пожал плечами и сказал:

– Нет, не притворство.

И, к его величайшему изумлению, Дэбра ему улыбнулась.

Когда они вернулись в комнату, Нора рассказывала Роману, как она стала жить вдвоем с приятельницей, студенткой академии, которая недавно развелась.

– Мы жили в квартирке над обувной мастерской на Рю-де-ла-Гранд-Шомьер. Ох, господи, – обратилась она к Роману, – ты знаешь французский?

– Вообще-то, знаю. Я ведь… моя диссертация по Бальтюсу, и я…

– Ха! Этот извращенец! Ну хорошо, сможешь записать. Муж продолжал поддерживать ее, присылал деньги каждый месяц. Я подкупила бонну моей тетки несколькими франками, а бедная тетка была уже в таких далях, что не замечала моего отсутствия.

Йель сел рядом с Романом и заглянул в его записи, но там было немного. Дэбра втащила стул из столовой.

– Вот такие мои студенческие годы. Рисование, живопись, встречи с Ранко. Те эскизы с коровами из тех годов, мы тогда путешествовали по Нормандии. В марте 1913-го, надо думать.

Йель нацарапал дату рядом с указанием трех эскизов Ранко Новака. Это была наименее существенная информация из всей, за которой он сюда приехал. Если он вернется с датами одних коровьих эскизов, Билл решит, что его разыгрывают.