Мы умели верить

Йель еще не говорил Чарли про этот дом. Чарли мог бы возмутиться стоимостью или хотя бы тем фактом, что большую часть оплатит Йель, но дом поможет Чарли в их отношениях чувствовать себя в большей безопасности. Так и будет, если они вместе станут домовладельцами. К тому же тогда они смогут завести собаку, как всегда хотел Чарли.

Осматривая интерьер, Йель влюбился в гостиную – деревянный пол, встроенные книжные полки по обеим сторонам камина, эркерное окно. Кухня была так себе, но с кухней они что-нибудь придумают. Йель всегда хотел научиться класть плитку. Верхний этаж был залит предвечерним светом, и Йель, стоя там, в пустой спальне, и глядя на маленький дворик, почувствовал, что плывет. Свой дом! Ему уже представлялось, как все будут подтрунивать над ними – Тедди станет называть их лесбийскими сепаратистками – ну и пусть, ведь вы только гляньте на это толстое оконное стекло, на деревянный пол!

Звуки из внешнего мира были такими же, как из его квартиры – гудение дороги, хлопанье автомобильной дверцы, какая-то музыка – и все же это казалось чем-то новым. Словно это был не просто новый дом, а новый город. Подобный мандраж он испытывал, когда только переехал сюда и дни напролет гулял по окрестностям, изучал карты, чиркал в блокнотах что-нибудь вроде: «Говорить таксистам ехать через Эшлэнд, не Кларк» и составлял списки ресторанов (за первую неделю он написал «БЕЛДЕН ДЕЛИ», словно самолично открыл это место), и вещей, о которых слышал, но не собирался проверять, как, например, что туалет на пятом этаже торгового центра «Маршал Филдс» слывет голубой точкой. Ему просто важно было знать, что есть такие места, и важно было всегда себя чувствовать как в такси, летящем по Лэйк-шор-драйв. И по какой-то причине в этом домике, в этой комнате с белыми стенами, он снова ощутил пульсацию города.

– Как думаете, сколько у меня времени? – спросил он риэлтора. – Честно.

– Ой, – сказала она, – ну, не знаю. Полагаю, такой объект уйдет быстро.

Если бы все получилось с даром Норы (но когда он узнает об этом: через месяц, через год?), он бы, по крайней мере, был уверен в своей работе. Он был бы готов. И если бы к тому моменту дом все еще продавался, он воспринял бы это как знак.

Он проводил ее обратно до Халстед-стрит, и риэлтор спросила его, знает ли он, что театр на углу когда-то был конюшней. Да, он знал. Они постояли вместе, глядя на арку, вдававшуюся в стену, рассчитанную, вероятно, на гужевые повозки.

– Только представьте, – сказала риэлтор.

Погода в день благотворительной вечеринки «Говарда Брауна» выдалась такой ветреной и влажной, что Йель с Чарли шутили, что надо вызвать такси, чтобы проделать четверть мили до «Энн Сатер». То обстоятельство, что это шведский ресторан и им предстоит есть тефтели с картофельным пюре, вызывало усмешки в августе, когда все только планировалось, но теперь это было то, что надо. Йель выпил дома стакан скотча, чтобы не замерзнуть по дороге, и алкоголь приятно грел руки и ноги.

Последнее время он был как на иголках, ожидая вестей от Норы, и подпрыгивал всякий раз, как звонил его рабочий телефон, боясь, что это Сесилия. Теперь же, когда он шел по улице с Чарли и мог ни о чем не беспокоиться до понедельника, вся его нервозность трансформировалась в эйфорию. Он чувствовал воодушевление от того, что идет с красивым мужчиной в черном шерстяном пальто, и от того, что подал доллар панковатому парню, сидевшему на одеяле посреди тротуара.

Каждый день на прошлой неделе в кабинет Йеля заглядывал Билл Линдси с очередными новостями от какого-нибудь эксперта по Паскину или Метценже, говорившему, только между нами, что работы, которые описывает Билл, могут быть стоящими.

«Не то чтобы меня заботили деньги, – сказал Билл, – но чем выше эти оценки поднимаются над двумя миллионами, тем лучше я себя чувствую».

Начать с того, что Билл был человек «бумажно-карандашный» – он говорил это в той же манере, как дядя Йеля говорил о ком-то «жопно-сисястый» – и эти рисунки приводили его даже в больший восторг, чем Йеля, а еще его особенно привлекала картина с видом спальни, предположительно кисти Жанны Эбютерн. Эбютерн, гражданская жена Модильяни, сама была художницей, однако после ее трагической смерти семья не позволяла выставлять ее работы. Установить подлинность этого рисунка будет особенно трудно, но, возможно, это подкрепит уверенность в подлинности Модильяни. Йелю самому нравилась картина спальни, изогнутые стены и тени.

С работами Ранко Новака и Сергея Муханкина ничего не было понятно, но Йель, покопавшись, выяснил, что рисунок Муханкина, довольно похожий на тот, что имелся у Норы – оба ню углем – неплохо продали на «Сотби» в 79-м. Так или иначе, Биллу этот рисунок нравился.