Мы умели верить

Единственное, что вызывало разочарование, это работы Новака, которые Нора неуклонно требовала выставить. Его работ было пять: две маленьких грубых картины и три эскиза. Любопытные вещицы, но ценности они не представляли. Йель не имел ничего против картины, изображавшей мужчину с темными глубокими глазами, в жилете ромбиками, линии которых выходили за границы одежды, но Билл ее ненавидел, как ненавидел и остальные работы – картину с грустной девочкой и эскизы с коровами.

«Не обещай ей, что мы повесим это на стену, – сказал он и добавил, увидев, как скривился Йель: – Ну, может, она… ох, раньше преставится. И не узнает. Но смотри, за вычетом этих коров, получается готовое собрание. Я счастливый человек. Есть баланс, есть контраст, есть история, и как раз нужного объема. Ты же понимаешь, это выставка. Нам подарили целую выставку».

Билл хлопнул его по спине, как будто он сам нарисовал все это.

И сейчас, несмотря на холодный ветер, пробиравший до костей, Йель парил.

Ресторан, сам по себе имевший праздничный вид из-за стен, расписанных в шведском народном стиле, теперь являл собой скандинавскую Страну чудес, украшенную гирляндами и еловыми ветками. Йель с Чарли направились вверх по лестнице, красиво припозднившись – Чарли, несмотря на свою роль в подготовке этого мероприятия, был никак не связан с его проведением – и они едва сняли верхнюю одежду, как вокруг них собралась дюжина человек. Точнее, вокруг Чарли. Не то чтобы они не хотели видеть Йеля – он ведь тоже был их другом. Но все хотели сказать Чарли что-то срочное и уморительное. Друг Тедди, Катсу Татами, психотерапевт из «Говарда Брауна», подскочил к ним, пружинисто подпрыгивая, как газель. Несмотря на японскую кровь, глаза у Катсу оказались орехово-зелеными.

– У нас тут собралось порядка двухсот человек! – сказал он. – Нам не хватит лотерейных билетов!

Катсу принес им обоим пиво, потому что у Чарли не было шансов протиснуться к бару, чтоб его не остановили раз двадцать по дороге.

Здесь собралась по большей части привычная публика. Что, с одной стороны, успокаивало, но и слегка разочаровывало: как было бы хорошо увидеть однажды людей, которых не встречал на прошлом благотворительном вечере, и на позапрошлом. Увидеть члена городского управления или доктора-другого из числа натуралов.

Лоты негласного аукциона жались вдоль стен – пожертвования в виде корзин с вином и билетов на концерты, и бесплатная ночь в городском отеле – от лица турфирмы Чарли – однако в зал набилось столько народу, что Йель не смог все обойти и посмотреть.

Он заметил Фиону, спорившую о чем-то с Джулианом – Фиона отчаянно жестикулировала. Он как-то сказал ей, что у нее руки-птички, и она замахала пальцами у него перед лицом, порхая ими, как крыльями, гладя его по щекам. Он подумал, что, наверное, надо бы прийти ей на помощь; Фиона, при том что и сама была очень напористой, уставала от напора Джулиана.

«Он как полный рот шипучих конфет, – сказала она однажды. – А я люблю шипучие конфеты! Да, да! Они чудо, и он чудо. Ничего не хочу сказать. Но полный рот конфет – это чересчур».

Ричард делал фотографии, как и предлагал Йель: незаметно снимал гостей за едой и разговорами, смеющихся людей. Камера была его неизменным аксессуаром, так что никто особо не обращал внимания – это ключ, как сказал Ричард, к великим фотографиям.

Пришел Тедди и поздравил Чарли с событием, а затем повернулся к Йелю и спросил, не холоднее ли сегодня в Эванстоне, чем в самом городе.

– Вы ведь над озером! – сказал он.

Он все время вращал в руке пинту пива. Его лицо ласкало взгляд, как и его нос. Шрам на переносице дополнял шрам на верхней губе.

– Ты не видел Терренса? – спросил он вдруг, точнее, прошептал.

Йель окинул взглядом зал, высматривая долговязую фигуру Терренса, его очки в проволочной оправе.

– Плохо это, – сказал Тедди.

А затем Йель увидел его, и Чарли, должно быть, тоже, поскольку тот издал тихий стон и тут же отвернулся. Йель представлял, что Терренс будет выглядеть осунувшимся, может, слегка похудевшим с прошлой встречи на День благодарения. Сколько прошло – две недели? Но Терренс стоял, привалившись к стене, точно пугало, с обритой головой, ввалившимися щеками. Если бы не очки, Йель мог бы его не узнать. Его кожа, когда-то такая теплая и насыщенная, была цвета грецкого ореха. Казалось, он с трудом держит голову.

– Черт возьми, – прошептал Чарли.

– Ясно, что он болен, – сказал Тедди. – Он всегда был болен, но теперь он болен. Словно его Т-лимфоциты сдохли. Рубикон перейден. Он должен лежать в больнице. Не знаю, почему он здесь.

– Он был в порядке! – сказал Чарли. – Две недели назад он был в порядке!

– Две недели назад, – сказал Йель, – он выглядел так, словно был в порядке.

– А теперь он выглядит как Ганди, – сказал Чарли. – О боже. О боже.

Йель подумал, что Чарли сразу направится к нему, но нет. Он пошел к бару с пустым бокалом.