Мы умели верить

Йель пошел в туалет побриться и почистить зубы. У Терренса он этого не сделал, поскольку, проснувшись, обнаружил того скрючившимся на полу ванной, и когда Йель сходил за покупками, Терренс опять (или все еще) был там. Терренс пообещал держаться и сказал, что позже к нему зайдет Эшер. Теперь Йель сбрызнул водой рубашку и стал разглаживать складки рукой.

Может, тест был неправильным. Разве не могли перепутать папки? На тестах не ставили имен, просто – что, числа? Коды? Что ж, код мог быть с ошибкой. Что, однако, не избавляло его от того факта, что Чарли был подлецом, а сам он – дураком, но все это станет неважно, если результаты каким-то образом окажутся недействительными. К тому же этот тест был совсем новым. Тедди всегда говорил, что не верит, чтобы каждый, у кого был вирус, заболевал по полной. Это было частью какой-то более масштабной теории заговора, которую Йель не помнил в деталях. Что-то о том, что не проведено долгосрочных исследований. Господи, неужели это стадия торга в его переживании горя? Но он еще даже не справился с гневом! Он посмотрел на свое лицо в зеркале, искривленное в детской гримасе. Портрет сосунка.

Вернувшись за свой стол, он сидел, уставившись в бумаги, и не мог читать. Он ничего не ел после вчерашнего завтрака в Стерджен-Бэй, не считая жидкого ужина вчера вечером. Надо было купить себе банан, когда он выходил за продуктами для Терренса. Если он был инфицирован, лучшее, что ему оставалось, это налечь на еду, нажрать себе пузо, пока еще может. Сегодня вечером он съест шесть бургеров. Возможно, к ужину у него волшебным образом разыграется аппетит.

Но где он собирался ужинать? В каком-нибудь паршивом ресторане. А что потом? Он не мог снова беспокоить Терренса. И не мог пойти туда, где станут задавать вопросы. Он подумал о доме Ричарда, о большой комнате для гостей, но сама мысль об этом доме вызвала у него дурноту. Когда-то он мог бы пойти к Нико. Возможно, его квартира все еще пустовала в ожидании новых жильцов, но где взять ключ? Еще у Йеля были старые друзья по Художественному институту, и кое-кто из них даже не знал про Чарли, но они были не настолько близки, чтобы вот так завалиться на ночь.

Он чувствовал себя больным. Его бросало в жар, кружилась голова, болели суставы. Йель себя успокаивал, напоминая, что еще утром знал: вероятно, он внушит себе, что болен. Но мысль об этом не очень помогала.

В полдень он медленно набрал свой домашний номер. Он полагал, что Чарли на работе – Чарли будет работать даже в ураган – но он надеялся, что дома окажется Тереза, которая могла бы хоть на какие-то вопросы ответить.

Но в действительности он хотел не этого. Ему хотелось ей выплакаться и чтобы она ему сказала, что все будет хорошо. Если бы Тереза взяла трубку, он бы выпроводил из кабинета Романа. Но трубку никто не взял. И автоответчика у них не было, потому что Чарли уверял: если они его купят, он будет вечно забит истерическими посланиями от его сотрудников.

Йель позвонил в «Чикаго во весь голос» и, изменив голос настолько, чтобы его не узнали, но не настолько, чтобы Роман заподозрил неладное, спросил, не на месте ли издатель.

– Нет, – ответил молодой парень, которого Йель не узнал. – Мистер Кин отсутствует по личному делу.

Йель также позвонил в турагентство, и ему сказали, что Чарли будет во вторник.

Он испытал огромное облегчение, когда настал час дня. У него появилось конкретное дело, определенная роль. Когда он зашел в кабинет Билла, Шарпов там не было, но был Ричард. Йель не слышал, как он пришел. Может, Йель заснул? Он вполне допускал это. Ричард был весь в черном, кроме желтого свитера, наброшенного на плечи, и двигался по комнате точно кот, расставляя освещение, которое принес с собой. На столе Билла лежала акварель Фудзиты с зеленым платьем.

– Ты сегодня звезда! – сказал он и послал Йелю воздушный поцелуй, а затем вернулся к освещению.

– Спасибо, что занимаешься этим, – сказал Йель через силу.

Он попытался вспомнить, видел ли он Ричарда после поминок. Да, и не раз. Хотя бы на благотворительном вечере. И все же у него было такое впечатление, что Ричард вышел прямиком из его кошмаров. Притом что он не сделал ничего плохого. Он устроил потрясающую вечеринку. И прекрасное слайд-шоу.

Ричард не говорил за работой, не требовал внимания Йеля, а вскоре в дверях появились Шарпы, широко улыбаясь, словно родители, которые впервые увидят усыновленного ими ребенка.

Билл представил их друг другу – Эсме, Аллен, Ричард Кампо, Аллен, Эсме – и закрыл за ними дверь.

– Что правда, то правда, – сказал он, – это самая поразительная находка за всю мою карьеру, и я могу теперь сказать, что уйду на пенсию счастливым человеком. Мы могли бы разместить это следующей осенью – я питаю такую надежду. Ну, может, это несколько оптимистично. Но это будет блистательная выставка.

Билл показал им Фудзиту, по-прежнему лежавшего на столе.

– Это она, – сказал Йель. – Это Нора.

– Она прелестна! – сказала Эсме, зачарованно склонившись над картиной.