Мы умели верить

Холодный воздух достаточно освежил его, чтобы он спросил себя, не совершает ли ошибку: вдруг она опять предложит ему кокаин и станет хватать за задницу. Но она что-то говорила о своем сыне, что он уже должен быть дома. Вероятно, ее поведение в округе Дор было срывом загнанной матери-одиночки, поддавшейся редкой возможности пошалить. А если до нее не дошло, что он действительно гей, когда он сидел на тротуаре на вечеринке «Говарда Брауна», рыдая на плече у Фионы, тогда с ней что-то не так.

– У тебя наверно ноги окоченели, – сказала она. – У тебя нет ботинок?

– Это мои счастливые туфли из первой поездки в округ Дор. В тот раз они сработали. Но удача отвернулась от меня.

Он был рад, что Сесилия не стала его расспрашивать. Может, она поняла, что у него глаза на мокром месте, и ей не хотелось, чтобы у него случился нервный срыв.

– Что думаешь насчет китайской кухни? – спросила она.

Не успел он ответить, как в животе у него заурчала воронка голода.

– За мой счет, – сказал он. – За причиненные неудобства.

Сесилия жила на третьем этаже, ее квартира состояла из двух спален и гостиной вдвое меньше кабинета Йеля. Ее сын, Курт («Он меня почти не видит», – сказала она на подходе к дому), развалился на диване, когда они вошли, с домашкой на кофейном столике. Он взглянул сквозь Йеля – возможно, Сесилия нередко приводила домой мужчин – и сказал:

– Мам, я доделал математику за все выходные. Можно посмотреть «Полицию Майами»?

– Это Йель, – сказала она. – Он со мной работает.

– Но мне можно? Я лягу в девять.

– У нас гость, – сказала она.

– Я не против, – сказал Йель. – Мне нравится этот сериал.

Так что после еды – Йель уплетал одну порцию му-шу и ло-мейн за другой, довольный, что сам заплатил за них – и после того, как он не вникая расспросил Курта об уроках, спорте и друзьях, они уселись смотреть, как Дон Джонсон со своей стильной щетиной гонялся за контрабандистом вокруг жутковато голубого бассейна. Курт так живо на все реагировал, словно смотрел трансляцию спортивного матча. Вот как следовало Йелю проводить дни в течение ближайших трех месяцев, если ему суждено их пережить. Ему нужно смотреть телек и ходить в кино – одурманивать себя бессмысленными развлечениями. Тогда у него не останется сил ненавидеть Чарли или скучать по нему, как и тревожиться о своем здоровье.

После того, как Курт лег спать, Йель снова достал скотч, а Сесилия принесла из кухни две стопки красного цвета, с белыми силуэтами греческих атлетов. Он рассказал ей обо всем в подробностях. Потому, что ему нужно было выговориться и потому, что она не входила в круг друзей Чарли, и, может, еще потому, что это было жалкой попыткой жертвоприношения. Загубив жизнь Сесилии, он мог хотя бы выложить перед ней на стол свою собственную, тоже загубленную.

Она сидела и кивала, ужасаясь в нужные моменты. Она была хорошим человеком. Она больше не вспоминала ни свою работу, ни свое недовольство, ни свой ужасный день. И тогда Йель решил для себя, что твердый панцирь помогал Сесилии защитить мягкую сердцевину.

– Я могу уйти, если хочешь, – сказал он.

– С чего мне этого хотеть?

– Ну, у тебя же ребенок и вообще. Если у меня ВИЧ… Ты понимаешь.

Сесилия взглянула на него обиженно.

– Я не думаю, что ты собираешься заняться сексом с моим сыном, – и добавила быстро. – Шутка!

– Я понял.

– Не вижу, в чем тогда проблема. Я довольно-таки в теме. Я не боюсь допить за тобой апельсиновый сок.

– Спасибо тебе, – сказал Йель. – Не могу поверить, что ты так добра ко мне.

– Слушай, я знаю, какой занозой могу быть. Чтобы выдержать на моей работе, мне, как женщине, приходится выпускать колючки. Но на самом деле ты мне искренне нравишься.

Она подлила ему скотч, и он был этому рад.

– У меня давно уже не было такого дня, – сказал он, – который разрубает жизнь надвое. То есть вот у меня заусенец на пальце, он был и вчера. Это тот же заусенец, а я совершенно другой человек

Скотч развязывал ему язык. Он не совсем понимал, почему доверяет Сесилии, но доверял. Все, что их связывало, это взаимная неловкость. Что ж, разве не на этом основана дружба в студенческих братствах? Если ребята хорошенько заблюют друг друга пивом, то они – кореша навек.

– У меня бывали такие дни, – сказала Сесилия. – Не настолько плохие, но дни-до и дни-после, – Йель не знал подробностей развода Сесилии, но верил, что она понимает, о чем говорит. – Смена обстановки – это даже хорошо. Чтобы все вокруг не напоминало о прошлом. Ну, знаешь, если бы ушел он…

– Точно.

– Тогда бы ты остался среди его вещей.