Мы упадем первым снегом

– Ты же запала на него, – она берет с кухонного серванта красный стаканчик, быстро заглядывает внутрь и делает большой глоток. «Как глупо, – думаю я, – пить из кружки совершенно незнакомого человека. Как глупо». – На Уайетта.

Я таращусь на нее:

– С чего вообще ты решила спросить об этом меня?

Она щелкает языком, перекидывает светлые волосы через плечо и издает горький смешок:

– А зачем ты нам помешала? Нарочно?

Я моргаю. Она же это не серьезно.

– Не знаю, были ли у тебя в голове последние несколько минут другие мысли, кроме члена Уайетта, но его сестра была абсолютно…

– А, Камила, – она покачивает стаканчиком в руке, как будто я сообщаю ей что-то, о чем она уже знает. – Она всегда такая.

Внутри меня вспыхивает гнев. Так горячо, что я чувствую, как кровь начинает закипать.

– Ах, и если человек всегда такой, то его, конечно, можно оставить на произвол судьбы? Даже когда ему явно нужна помощь?

Ее пальцы подрагивают. Я бы не обратила внимания, если бы она не сжимала в руках стаканчик, который слегка мнется.

– Это же Камила, – повторяет она, как будто другого ответа на этот вопрос просто не существует. – Она всегда так делает.

– Ах, – говорю я еще раз и выхватываю у нее из рук стаканчик, прежде чем она успевает отпить из него снова, и выливаю содержимое в раковину, – тебе никогда не приходило в голову, что ей слишком тяжело, и поэтому она выбирает единственный вариант – не чувствовать вообще ничего?

Девушка в бикини, стиснув зубы, смотрит в раковину, в которую я только что вылила ее напиток. И больше ничего не говорит.

Я фыркаю, отталкиваюсь от кухонной столешницы и прохожу мимо нее, не говоря больше ни слова. Меня тошнит от того, как люди закрывают глаза на реальность. Мир – это не только красота и яркие цветочки. Есть еще кусты и ядовитые растения. Солнце не только восходит, но и заходит, каждый день, и следит за тем, чтобы не воцарилась темнота. И мы потерпим крах. Полный крах.

Я замечаю в бассейне Нокса. Он плавает на спине, устремив взгляд на навес. Как будто мир для него остановился. Он словно не замечает ничего вокруг. Все вокруг целуются, прямо рядом с ним какой-то парень падает с дурацкой канатной дороги в воду. Какая-то девушка обливает пивом свое декольте и позволяет двум парням слизывать его с себя, что невероятно отвратительно, и я невольно думаю о бактериях на их языках и о том, что эта девушка потом ляжет спать вся в слюнях и стрептококке на теле, но Нокс ничего этого не замечает. Он просто лежит, как водяная лилия или загорелый труп с очень тренированным торсом. Мне хочется кричать на него до хрипоты, злобно бить своими маленькими кулачками по его груди до боли в костяшках и допытываться, на кой черт он привел сюда всех этих людей. Мысленно я так и делаю, серьезно, я прямо вижу это перед собой, кристально ясно, но на самом деле…

На самом деле я просто стою в своих шлепанцах и разноцветных вязаных носках, смотрю на него и думаю, что он – декабрь и июль. В этом есть смысл, потому что его кожа мягкая, как снег, но при этом теплая, очень теплая, всегда, когда я его касаюсь. Он – декабрь и он – июль. «Какой он красивый», – думаю я.

Какой красивый.

Ладно, пора остановиться. Надо не отвлекаться, иначе не пройдет и минуты, как я спрыгну с этой канатной дороги, и на моей коже поселится стрептококк Нокса. А это не лучшая идея, ведь все мы знаем, что бактерии – зло.

Я протискиваюсь мимо полуголых фигур и хватаю ртом воздух, когда отодвигаю дверь в огромной стеклянной стене и выхожу наружу. Там холодно до чертиков. С ума сойти. Возможно, мне все-таки стоит прыгнуть в бассейн с подогревом, чтобы спастись от верной смерти от переохлаждения.

– Нокс, – говорю я, подходя к краю бассейна. Мои зубы стучат от холода. Вокруг нас полный снежный хаос, даже очертания силуэтов Аспенского нагорья едва различимы. Он, похоже, не слышит меня, что неудивительно, ведь он находится в пузыре своего параллельного мира, поэтому я приседаю рядом с ним на корточки и брызгаю водой ему в лицо.

– Нокс!

Он вздрагивает. Его поза водяного трупа разрушена, но это не так уж и плохо, потому что он наконец-то полностью погрузился в воду, и мне больше не приходится видеть его тревожно красивый торс. Ладно, может быть, это все-таки плохо. Разве что чуточку.

– Вылезай.

– Зачем? – спрашивает он. Он чешет родинку. Боже, эта родинка. Капля воды стекает по его лицу и скатывается с губы.

– Потому что я хочу с тобой поговорить, и если я еще хоть секунду просижу на корточках на этом промерзшем полу, то замерзну до смерти.

– Так прыгай сюда.

– Я не соблюдаю дресс-код и на мне одежда.

– Сними ее.

– Ну да, конечно, – кончики пальцев немеют, как только я упираюсь ими в пол. – Стану я прыгать в бассейн в нижнем белье.

– Не вижу проблемы.

Он говорит это непринужденно, в типичной манере Нокса, но это не Нокс. Не совсем. Он сам не свой. Его улыбка выглядит странно, как будто он напрягается, чтобы подтянуть уголки рта, и почему-то ему как будто… не знаю, как будто ему больно смотреть на меня.

– Выходи, Нокс.

– А если нет?