Мы упадем первым снегом

Я смотрю на нее, открыто, без маски, с искренними эмоциями на лице, чтобы она увидела, кто я, чтобы поняла, что она не одна, но она не поддается. Она остается непреклонной.

– Нокс тебя погубит, – говорит она.

Я улыбаюсь:

– Он будет меня поддерживать, Харпер. Он будет меня поддерживать, пока я учусь любить себя.

Ее веки вздрагивают. В ее глазах отчаяние, словно она страстно хочет, чтобы это не было правдой, хотя уже понимает, что я права.

– Почему ты в этом так уверена?

– Когда все правильно, это чувствуется.

Харпер смотрит на меня, и мне кажется, что она вот-вот снимет маску и что-то скажет, но я этого никогда не узнаю, потому что в этот момент появляется Нокс, и она падает с обрыва, не в силах удержаться на ногах. Надеюсь, в конце концов она с этим справится.

Нокс смотрит на меня, со своей родинкой, в синей клетчатой рубашке от Ralph Lauren, и говорит:

– Поехали?

Я очень коротко сжимаю руку Харпер, холодную, хрупкую, одинокую. И затем ухожу с Ноксом, который обнимает меня, не обнимая.

Вот это мужчина Нокс

Пейсли дрожит рядом со мной, хотя она переоделась и теперь снова в костюме Бэймакса. Я включаю в машине отопление и подогрев сидений.

Она блаженно вздыхает и прижимается к теплому кожаному сиденью.

– Я не чувствую ног, – говорит она, когда я завожу мотор и выезжаю на дорогу с горы Баттермилк. Она вытягивает ноги в ножном отсеке и двигает ботинками взад-вперед. – Говорю тебе, это менингит. Из-за холода.

– Я не знаю ни одного источника, который бы называл холод причиной менингита, – говорю я, направляю поток теплого воздуха из обдува в ноги и бросаю на Пейсли косой взгляд. У нее удивленный вид, и я не могу сдержать смех. – Ну давай, скажи.

– Что я должна сказать?

Я поворачиваю руль и сворачиваю на перекрестке налево, в центр. Дорожную разметку давно не видно, а светофоры застилает плотный снегопад. Падающие снежинки окрашиваются в красный, затем в зеленый, и я еду дальше.

– «Удивительно, что ты знаешь, что такое менингит, Нокс», – я подражаю ее голосу, утрированно, перебарщивая с удивлением, чтобы она рассмеялась. Это срабатывает, и ее смех согревает меня лучше, чем сиденье с подогревом. Он затихает в машине, и теперь слышно только наше тихое дыхание и шум вентиляции.

Пейсли теребит заусенец на безымянном пальце.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно. Я отвечу на любые твои вопросы. С чего начать? Детенышей пауков называют паучатами. Удар головой о стену сжигает сто пятьдесят калорий. Хм, что еще? В арабской стране женщина может развестись, если ее муж не наливает ей кофе.

– Ты можешь хоть раз побыть серьезным? Тебе всегда надо… Погоди, это правда? Если ее муж не наливает кофе?

– Я считаю это вполне законным.

– А что насчет капучино?

– Нет. Только кофе.

– Как несправедливо. А что, если я не люблю кофе?

– Ты же американка.

– Но если бы я была арабкой и не любила кофе, то я бы не смогла развестись с мужем, если бы он отказался налить мне капучино?

– Нет.

– Вот отстой.

– Ну, подумай о затраченных усилиях. Есть разница между тем, чтобы просто поднять кофейник и налить кофе, и тем, чтобы налить кофе, взбить молоко в пену и красиво его подать.

– Я уверена, что в арабских странах тоже есть кофемашины.

– Тс-с. Ты портишь теорию.

– Нокс?

– Да?

– Ты можешь хоть на минуту стать серьезным?

– Исключительно для тебя, снежная принцесса.

– Ты сказал, что подал заявку на факультет психологии. И тебя приняли.

Черт. Мне больше нравились теории о кофе. Проходит пара секунд, и я киваю:

– Верно.

Пейсли смотрит на меня:

– А еще ты сказал, что не хочешь быть звездой сноубординга.

Дурацкая игра. Правда за правду. Кто вообще ее придумал? Ах, да. Я сам.

Я вздыхаю:

– Снова верно.

– Значит, сами цели у тебя есть. Просто ты им не следуешь. Может, объяснишь, зачем ты загнал себя в ловушку?

– Ты у нас теперь психолог-любитель?

Пейсли вздрагивает, и мне, конечно, становится ясно, что я абсолютный идиот. Я сворачиваю на съезд к горе Баттермилк, прикусываю внутреннюю сторону щеки и кладу руку ей на бедро:

– Извини. Просто… эта тема дается мне нелегко.

– Ничего страшного, если ты не хочешь об этом говорить, Нокс. Правда. Ты только не груби, хорошо?

– Да. Извини, – повторяю я, проводя пальцами по ее джинсам и собирая все свое мужество, чтобы перелезть через построенные мной стены. Они выше, чем кажутся снизу, но и я всегда был спортивным.

– Раньше я играл в хоккей. Вместе с Уайеттом. Я был очень хорош, честно. Учителя в средней школе говорили, что если я продолжу в том же духе, то легко получу спортивную стипендию. Это была моя мечта. Я обожал хоккей.

– А потом у тебя умерла мама, – говорит Пейсли. Ее голос звучит тихо, но слова впиваются в мои внутренности и громко звенят в голове. Я ненавижу эти слова. Ненавижу их.

Я киваю: