Мы в ответе (СИ)

Уже второй час ночи, а я всё никак не могу прийти в себя. Я многое в жизни видел, многое пережил, меня резали на куски, я горел в машине, я просидел с двумя пулями в боку в вонючей яме два месяца, бежал, меня продавали и предавали, из нищего полуголодного мальчишки, третьего сына матери-одиночки, я вырос в одного из богатейших людей нашего города, я жесток, жёсток в делах и безжалостен по жизни. Но такое… Пальцы судорожно сжимаются на горлышке бутылки.

Такого я не видел никогда.

– Твою мать! – бутылка почти пуста, но у меня ни в одном глазу. – Суки! – ору я куда-то в потолок. – Суки грёбанные!

Это бизнес и в нём есть много такого, обо что ни один нормальный человек не захочет пачкаться, но не так же! Блин, вы ж люди, человеки! Так же нельзя! Мать вашу! Всегда было – взрослые серьёзные люди сами выясняли свои отношения, ну, обмани, укради, поставь на перо, в конце концов! Но ведь это ребёнок! Мальчишка! Взрослые не воюют с детьми! Ребёнок не может быть разменной монетой в разборках!

Я не могу заснуть: стоит закрыть глаза и перед внутренним взором тут же появляется разбитое личико с разорванными губами, почерневшие вздутые запястья с врезавшимися стальными кольцами «браслетов», хрупкое невесомое тельце, завернутое в старенький плащ. И кровь… И дикий тоненький крик, переходящий в захлёбывающиеся рыдания.

Но напиться и всё забыть у меня тоже не получается. Ни вторая бутылка вискаря, ни бутылка «Реми Мартена» не могут залить пережитого мной ужаса. Блин, и водяры нет – Тёма в прошлый раз сам лично всё повыкидывал. Заботник хренов! А я даже проблеваться сейчас не могу, так мне плохо…

Стасу хорошо: просмотрел запись допроса, потом изъятую моими эсбешниками флешку из видеокамеры, выблевал ужин, выпил корвалолу со снотворным и уже больше часа как дрыхнет. А я не могу.

Хочу, но не могу.

Как жить, блин, как жить, если есть в этом мире такие суки… Я же даже не знаю, кого мне больше хочется сейчас придавить – тех толстожопых сук, которые купили мальца себе на забаву, или его суку-мачеху, которая решила не делиться с пасынком наследством и таким вот страшным способом решила устранить вероятного конкурента.

Мля-я-я-я, кажется, эта чёртова ночь никогда не кончится…

***

Первый раз в палату меня пускают только на девятый день после операции. Тёма сам тщательно упаковывает меня в бахилы и халат: парня только что перевели из интенсивки в палату, ему сейчас любая инфекция – приговор.

Мальчик в сознании, но всё ещё плавает в тумане обезболивающих, которые, впрочем, плохо справляются. В палате тихо, как на кладбище, и эту звенящую тишину разбивает только противный писк аппаратуры и тихие, почти неслышные стоны на вдохе.

Я осторожно присаживаюсь на стул около кровати:

– Привет… – Мальчик пытается сфокусировать на мне взгляд. – Как ты?

– Спасибо… – тихим шелестом. – Уже почти не болит… Вы врач?

Не, не зря мне моя бывшая говорила, что я мозгами обделён. И вместо того чтобы просто молча кивнуть, я мотаю головой:

– Нет, я не врач.

Мальчишка вдруг окидывает меня цепким взглядом и съёживается под одеялом, но всё же выдаёт:

– Всё-таки нашли меня… – Глаза тускнеют и наполняются слезами. – Зачем я вам? Вам мало?! За что!? – тихий шелест вдруг вырастает в звенящий крик. – Кто вы!? Что вам ещё от меня надо?! Сволочи! Сволочи! Ненавижу!!!

Тёма влетает в палату, когда хрупкое тельце начинает колотиться в судорожном припадке.

– Света! – В палату вплывает давешняя дородная сестричка с кюветой, в которую уложены шприцы и вата. – Быстро по два кубика! Да не… дай сюда, дура! В подключичную… в канюлю…

Движением плеча Тёма указывает мне на дверь палаты, я вылетаю, как ошпаренный.

И только в стерильно-белом коридоре я понимаю, что мальчишка принял меня за одного из своих насильников. Где-то по краю прошлась мысль «Вот бы сейчас сюда Крота, он бы знатно позабавился». Никогда не думал, что смогу заплакать на публике, но вот – я плачу… У Стаса растерянные глаза…

А кто бы не заплакал, глядя на то, как слабо шевелятся едва поджившие разорванные мальчишечьи губы? И как расплывается во всю радужку зрачок от ужаса мнимого узнавания. Как выгибается от боли худенькое тельце, как вскидываются в защитном жесте тоненькие перевязанные ручки… Блин, как же я курить хочу!

А ещё приходит отчётливое осознание того, что я убью эту крашенную тварь – его мачеху. И даже пули на неё пожалею, просто порву голыми руками…

***

Следующее посещение приходится на пятницу. С прошлого раза прошло почти шесть дней. Глаза мальчишки распахиваются от ужаса, когда он видит меня и Стаса в дверях. Непроизвольно вздрагивает, увидев торчащий из наплечной кобуры Стаса люгер. Он очень боится, ему всё время больно, он очень устал от бесконечных медицинских процедур, но в глазах упряминка и злая слеза.

– Привет… – я не торопясь подхожу к стулу, сажусь и, намеренно медленно, начинаю возиться с пакетом фруктов. – Я не знал, что ты любишь, поэтому купил всего понемногу… Почистить тебе апельсин?

– Вы… – у мальчишки трясутся губы. – Кто?