Мы в ответе (СИ)

Это было… непривычно. Гладить худенькое тело, содрогающееся от глухих рыданий, стирать горькие больные слёзы, отпаивать водой. В первый раз до меня дошло, что мальчишка абсолютно беспомощен… Обе ноги в гипсе, на руках лангеты – пальчики никак не хотят срастаться. Он ведь даже ложку сейчас взять в руки не в состоянии.

Почему-то вспомнились наманикюренные коготки надменной красавицы-мачехи Тимофея, презрительно скривлённые губы, равнодушные глаза. Где-то глубоко в сердце завертелась тяжёлая муть ненависти.

А сейчас он лежит на носилках в «скорой» и застенчиво улыбается. Мне грустно.

– Так, это – твоя комната. – Морщусь – домомучительница могла бы выбрать комнату посимпатичней. – Будешь здесь жить.

– Глеб, а это твой дом? – В нормальной пижамной курточке он выглядит гораздо лучше, чем в той серенькой больничной рубашке.

– Мой…

– Глеб, а он большой?

– Большой.

– Глеб, а кто здесь ещё живёт?

– Слушай, у тебя ещё много вопросов?

– А что?

– Жрать я хочу – вот что! Я, между прочим, из-за твоего переезда без ужина остался!

Тимоха дуется. Но поесть мне всё же надо – я сегодня без обеда. Да и пацанёнка надо бы покормить.

Вот именно – покормить… А Анечка уже собралась уходить…

– Да Глеб Францыч, это совсем не страшно. Положите полотенце, понемногу, по пол-ложечки… Тимофей очень аккуратный мальчик. – Она умоляюще смотрит на меня. – Ну мне, правда, очень нужно сегодня пораньше быть дома.

Ладно, как там? Понемногу? Научимся, где наша не пропадала.

Тимоха действительно очень большой аккуратист – на подстеленное полотенце не упала ни одна капля.

– Будем пить чай? Или ты соку хочешь? Ты, вообще, какой любишь?

– Глеб… мне…

Мальчишка явно мнётся, не решаясь сказать. Придётся помочь.

– Тимох, тебе утку?

Широкая жаркая полоса заливает мальчишечьи щеки, и он выдавливает сквозь зубы:

– Если тебе не противно.

– Мне не противно. Сам так же пролежал у Тёмы два месяца. Так что давай-ка. – Приподнять худенькое тельце можно одной рукой – весу в нём… как в котёнке. – А на будущее запоминай – нет ничего стыдного ни в том, чтобы помочь, ни в том, чтобы принять помощь. Понял?

Мда… понять-то он понял, а вот принять то, что за ним ухаживают… Ну, будем надеяться, что со временем он привыкнет.

– Тим, ну не стеснялся же ты медсестёр.

– Так они ж…

– Угу… а я типа медбрат. – Никогда не замечал, что у малька такие красивые глаза: яркие, какого-то непонятного медово-карего оттенка, с золотыми крапинками ближе к зрачкам. Но потухшие. – Ты всё?

– Да… – опять та же жаркая краска на щеках.

– Ну, так будешь ты чай пить или нет? – Нельзя ему сейчас позволить жалеть себя.

– Буду. – Буркнул и глаза в сторону.

– От и молодец… А шоколадку хочешь?

***

То, что мальчику откровенно скучно, до меня дошло только через несколько дней. Запертый в четырёх стенах, практически лишённый общения, неспособный даже книгу в руках удержать… Только телевизор, пульт от которого в руках домомучительницы, да стереосистема. Ему было от чего завыть.

А у меня, как назло, все эти дни был сплошной завал – упахивался по самые уши, приходил поздно вечером, немного сидел с пацаном и обессилено плюхался в кровать, чтобы провалиться в черноту сна без снов, а с утра пораньше убегал, мимоходом заглянув в сумрак его спальни.

О том, что мальчишке снятся кошмары, я узнал случайно – посреди ночи мне вдруг приспичило попить.

…Тим выгибался, отбиваясь от призрачных мучителей, кричал, чтобы его оставили в покое, умолял, захлёбываясь слезами. Меня как переклинило, и минут пять я тупо стоял на пороге комнаты и наблюдал за его мучениями.

А потом словно отпустило, и я уже на коленях перед кроватью:

– Тимочка… Тимоша… очнись. – Малый мокрый, как мышь, его колотит от ужаса. – Тимочка…

Уговоры не помогают – кошмар не отпускает, мальчишка всё так же корчится и стонет.

Чёрт… Встряхнуть за плечо? Не то… реакции – ноль.

Пощёчина будит мальца. От вновь пережитого ужаса у него большие глаза, он хватает воздух широко открытым ртом.

– Г-г-гле-е-е-бббб… – мутные глаза никак не могут сфокусироваться на мне.

– Всё уже… всё… попей маленький. – Но пить он тоже сейчас не может.

Да что ж его так колотит-то?!

… На то, чтобы успокоить Тимоху, мне понадобилось минут сорок. Да и то – даже теперь, спящий, он так же пытается вжаться в меня, словно пытается загородиться мной от всего мира.

Это конечно, замечательно, но мне ж, блин, вставать завтра («Уже сегодня, дорогуша») в полседьмого, а часы уже показывают начало четвёртого…

Но я, кажется, придумал, что надо сделать, чтобы Тимоха не скучал.

***

– Тём, привет. – В трубке слышна ругань – Наташка как всегда в своём репертуаре. – Ничего, что я так рано?

– Говори уже… – Судя по звуку в трубке, Тёма от души зевает.

– Тём, ты это… надо поговорить.

– Говори. – Блин, как он умудряется так вкусно зевать?

– Не, Тём. Часа через полтора за тобой Стас заедет, угу?

– Уговорил, разговорчивый ты наш… У тебя всё? – Женский визг в трубке начинает давить на психику. – Тады я пошёл.

– Стой!

– Ну, что? – обреченно.

– Натахе трубку дай.