Мы вас построим

– Нет. Потому что я не собираюсь это слушать. Я терпеть не могу, когда мне серьезно говорят избитые вещи. И знаешь что, Прис, лучше бы ты оставалась далекой, недоступной душой, чем издевалась над страдающими животными. Тогда бы… – Я замялся на мгновение, но потом решил, какого черта, и закончил: – Тогда, по крайней мере, я мог бы честно ненавидеть и бояться тебя.

– А что ты почувствуешь после того, как услышишь мои избитые слова?

– Я завтра же побегу в больницу и попрошу кастрировать меня, или как там у них называется подобная операция.

– Ты хочешь сказать, что я сексуально желанна для тебя в роли жестокого шизоида, но стоит мне проявить сентиментальность, и я не тяну даже на это?

– Твое «даже» совершенно напрасно. Это чертовски много.

– Луис, забери меня к себе в мотель, – попросила она. – Трахни меня, Луис.

– Есть что-то в твоем языке, Прис, что одновременно отталкивает и притягивает меня.

– Ты просто трус.

– Вовсе нет, – ответил я.

– Да.

– Нет. Но я не собираюсь доказывать это тем способом, как ты предлагаешь. Я на самом деле не трус, у меня было много разных женщин за мою жизнь. Честно! Меня пугает не секс сам по себе, для этого я слишком стар. То, о чем ты говоришь, актуально для мальчишек из колледжа, с их первым презервативом в кармашке.

– Но ты не захотел трахнуть меня!

– Нет. Потому что ты не только далека от меня, ты еще и жестока. И даже не ко мне жестока, а к себе, к своему телу, которое ты презираешь и ненавидишь. Разве это не правда, Прис? Ты помнишь спор, который вели Линкольн, я имею в виду – симулякр Линкольна, и Барроуз с Бланком? Животное похоже на человека, они оба сделаны из плоти и крови. А ты стараешься не быть такой.

– Почему стараюсь? Я и есть не такая.

– А какая же ты? Что ты? Машина?

– Нет. В машине должны быть провода, а у меня их нет.

– Что же тогда? Что ты о себе думаешь?

– Я знаю, что я такое, – сказала Прис. – Шизоид. Это болезнь нашего века – также как в девятнадцатом веке была истерия. Особая форма глубоко проникающего, трудноуловимого духовного отчуждения. Я бы многое дала, чтобы избавиться от этой проблемы, но не могу… Ты счастливчик, Луис Розен, со своей старомодностью. Я бы с удовольствием с тобой поменялась. И мне очень жаль, что мое толкование секса такое грубое, я вовсе не хотела отпугивать тебя. Прости меня, Луис.

– Не грубое. Гораздо хуже – нечеловеческое. Могу представить себе, какова ты в сексе… Наблюдатель. Беспрерывный и всесторонний: на ментальном, на духовном уровне – везде. Всегда внимательный и рассудочный.

– А разве это плохо? Я всегда так поступаю.

– Спокойной ночи. – Я пошел от машины.

– Спокойной ночи, трус.

– Да пошла ты!..

– Луис! – В ее голосе слышалась мука.

– Забудь меня, – сказал я.

Шмыгая носом, Прис произнесла:

– Ты говоришь ужасные вещи…

– Бога ради, забудь меня, – повторил я. – Ты обязана меня забыть. Я, может быть, больной, что говорю тебе такое. Сам не верю, что я сказал это!

Все еще всхлипывая, она медленно кивнула, завела мотор и включила фары.

– Не уезжай! – попросил я. – Разве ты не видишь: мои слова – это сумасшедшая попытка пробиться к тебе? Твое восхищение Барроузом, все, что ты говоришь, – это сводит меня с ума. Я люблю тебя, Прис, очень люблю, когда вижу тебя теплой, человечной. А затем все снова меняется…

– Спасибо, – чуть слышно поблагодарила она. – За то, что пытаешься утешить.

Она слабо улыбнулась.

– Не хочу, чтоб ты становилась хуже. – Я говорил, держась за дверцу машины. Я очень боялся, что она уедет.

– Не буду. В общем-то, меня это мало трогает.

– Давай ты зайдешь ко мне, – попросил я. – Посидишь минутку, ладно?

– Нет. Не волнуйся, все в порядке. Это просто переутомление сказывается. Я знаю, что расстроила тебя. Но на самом деле я не хотела говорить те грубые слова. А сказала потому, что не умела лучше. Видишь ли, Луис, никто никогда не учил меня говорить о таких вещах. О них вообще обычно не говорят.

– Этому можно научиться. Послушай, Прис, пообещай мне одну вещь – что не будешь заниматься самообманом, придумывая, будто я тебя сегодня обидел. На самом деле почувствовать то, что было сейчас у тебя, – просто здорово. Чувствовать…

– Себя обиженной?

– Нет, не то. Я хотел сказать: поощренной. Поверь, я вовсе не пытаюсь сгладить то, что я сделал, что мы сделали. Но, Прис, тот факт, что ты так страдаешь из-за…

– Ни черта я не делала!

– Не лги, Прис. Делала.

– Ну хорошо, делала. – Она опустила голову.

Я открыл дверцу машины и взял ее за руку:

– Пойдем со мной, Прис.

Она выключила мотор и погасила огни.

– Это что, первая стадия интимных отношений? – пыталась она защищаться.

– Я научу тебя говорить о вещах, о которых обычно не говорят.

– Учти, я хочу именно научиться говорить об этом, а не делать. И вообще, ты просто смеешься надо мной. Я знаю, кончится дело тем, что мы посидим рядышком и я поеду домой. Может, так и лучше. Может, только так и надо.

Мы вошли в темную комнату мотеля. Я включил свет, обогреватель, а затем еще и телевизор.

– Это чтобы никто не услышал, как мы дышим? – Она выключила телевизор. – Не нужно, я дышу очень тихо.