Малинка всегда любила сочинять. А теперь рот у неё и вовсе не закрывался ни на минуту. Ломик слушал сестру и улыбался. Малинкины выдумки были похожи на разноцветные камушки, выловленные из моря: раскладывай их на ладони и рассматривай сколько угодно – не найдёшь и двух одинаковых. С этими историями не скучно было бродить по городу. К тому же Ломик знал: Малинка рассказывает их не ради развлечения. Она пытается не думать о
Ломик и сам размышлял о
Ожидание зудело у Ломика под кожей, особенно на локтях, и он то и дело чесал их.
Ему ужасно хотелось поговорить про
Целыми днями близнецы бродили по городу и постоянно открывали что-нибудь необычное: статую длинноволосой девочки, стоявшую прямо посреди двора возле песочницы, пересохший колодец, в котором жило эхо… Однажды они попали на дегустацию сыра в маленькую частную сыроварню и наелись там до отвала. Ещё и бабушке набрали в карманы дырчатые кусочки – такие тоненькие, что просвечивались на солнце, – которые, конечно, раскрошились по пути на парковку.
Заблудиться близнецы не боялись. Городок был небольшой. Стоило подняться на любой холм, как с него открывался вид на море. А где море, там и парковка с домиком на колёсах, скромно притулившимся сбоку.
По вечерам, когда солнце клонилось к горизонту, Малинка и Ломик ходили на площадь неподалёку от парковки. Близнецам нравилось там бывать. Море подступало к высокому белоснежному парапету, ограждавшему площадь, и дышало на неё освежающим бризом, от которого покачивались гирлянды цветных фонариков, развешанные между деревьев.
Вечерами здесь было шумно. Люди сидели в уличных кафе, что расположились по краям площади, танцевали, вели неспешные разговоры. Близнецы каждой клеточкой впитывали чужую радость, растворяясь в этой благодушной загорелой толпе.
Некоторые официанты запомнили неразлучную парочку и, если получали щедрые чаевые, угощали близнецов молочным коктейлем. Или даже кормили круассанами – пышными, горячими.
Пристроившись на парапете, близнецы уплетали угощение, глядя на огоньки кораблей, дрейфующих в море. Они чувствовали себя самыми обычными детьми, приехавшими на отдых. Но потом коктейль заканчивался, последние крошки круассанов исчезали во рту, и Ломик вынимал часы, прикреплённые к подкладке его кармана тугой булавкой.
– Идём, – вздыхал он.
Из шумного веселья близнецы возвращались в печальную тишину домика на колёсах. Всякий раз они надеялись, что там их ждёт Викки, а ещё мама и папа, которые снова стали людьми. Но Малинку и Ломика встречала только бабушка Роза. Её длинная юбка надувалась колоколом от ветра. И Малинке чудилось, что юбка вот-вот зазвонит.
– Набегались, шилохвосты? Проголодались? – ещё издали гремела бабушка. – А ну скорей ко мне!
Она раскрывала для объятий длинные руки. И близнецы торопились к ней, как торопятся к маяку корабли, потерявшиеся в тумане.
А вечером, когда их уши были вымыты и пятки скрипели от чистоты, Ломик слышал, как Малинка, засыпая, шепчет, словно заклинание:
– Нам нужно
И обещанное нашло их.
Глава 6
Цирк дядюшки Жако
В тот вечер близнецы не узнали площадь. Она стала торжественной и нарядной. На деревьях появились разноцветные флажки и длинные ленты, заработал фонтан, где каждая струйка подсвечивалась огоньком. Зажглось ещё больше ярких огней. Но главное, посередине расположилась невысокая, наспех сколоченная сцена.
– «Странствующий цирк дядюшки Жако», – Малинка прочитала полуистёртую надпись на длинной ленте, протянувшейся над сценой.
Близнецы и раньше бывали в цирке. Но никогда прежде им не доводилось видеть
Он с опаской озирался, но никто не спросил у них платы за просмотр, никто не прогнал. Близнецы так и просидели целое представление, позабыв о часах на булавке, о бабушке Розе, родителях и вообще обо всём на свете. Там, на сцене, такое творилось!..
Гимнаст гнулся в разные стороны, словно у него костей не было. Силач подбрасывал в воздух огромную гантель. Дрессировщик в длинном плаще управлял тремя белыми собачками. Маленький клоун («Это же ребёнок, как мы!» – сказала Малинка брату) с огромным носом и в рыжем парике смешил зрителей, изображая урок плавания: сначала у него не получалось надуть огромный круг, а потом он не мог влезть в него из-за своих чересчур широких боков.