Мы все актеры

Одна радость – с товарищами по советским праздникам в походы ходить. Далёко ездят. Потом на вокзале бегают, собирают билеты – профком оплачивает. В байдарке Николай сидит на руле. Лариса впереди – спина сбитая, волосы густые. Весло держит не для виду – гребок сильный. Берега бегут, березки в клейких листочках, деревеньки нахохлились. Только – впереди идет в одиночку на байдарке двойке парень лет двадцати пяти, некто Олег. Хорошо, зараза, идет. Рожа смазливая, губы красные. Загорелый, гад, и плавки идут ему, если можно так выразиться. Красивые импортные плавки, не то, что в Николаевой юности – с тесемочками. После Николай говорил: кто-то не захочет, кто-то не вскочит. Когда женился – никто ему не молвил: ой же ты, Николай Иванович, не за свой ты кус принимаешься, ты этим куском подавишься. Хватило его женитьбы на два года с хвостиком. Николай даже на другую работу перейти не может – стоит в жилищной очереди, надеется. Встречаются с Олегом, здороваются. Николай сразу занял такую позицию – парень не виноват. Поди удержись, когда кругом пошла сплошная раскачка.

Да, от Николаевой юности ситуация здорово отличается. На работе девчонки не глядят, кто женат, кто нет. Так ведь и Лариса не посмотрела. Спасибо, что не посмотрела. Полгода в жизни был счастлив. В отделе женщины вокруг сорока, пребывающие от мужей в полном небрежении, нещадно теребят Николая. У того на душе муторно, а отбиваться и трудно и совестно. Вот такой советский учрежденский бардак. Николай чувствует себя загнанным зверем. Живет с матерью в ее новой квартире в Матвеевском. Там прописан Алик, который на самом деле обитает у Риммы, швеи из ателье, на восемь лет его старше. С ними Риммина дочь, подросток Маринка, и старая нянька баба Настя – ей идти некуда. Всё ворчит на выросшую девчонку: «Молодежь – с вечера не найдешь, утром не разбудишь». К ним еще прибивается красивая Риммина племянница Регинка, продавщица из булочной, разведенная и разбитная. Хорошо Алику в этом малиннике, он в Матвеевское редко заглядывает. А вот Николаю мать надоела хуже горькой редьки. Была неумна, сейчас вовсе сдурела. И что она ему так обрыдла – даже нехорошо, грех. Николай всё норовит сбежать на дачу, в Икшу.

Этот участок записан на дядьку. Ему, строителю, когда-то дали, он для племянника взял, сам не захотел. Еще при Люське Николай построился, она с Вадиком жила рядом в деревне Хорошилово о двух дворах, за дубравкой у карьера. Алик помогал - тащил что ни попадя со стройки. Николаю во время разводов даже спокойнее было, что этот скворечник не на него записан. Болотистую землю переупрямила мать – она там всё торчала до недавнего времени. Теперь не хочет. Ей и в Матвеевском хорошо глядеть из окна на заросшие лесом овраги. Вроде и помирать не надо. Теперь Николай и осенью, пока еще ничего, сидит в Икше. Придет по глинистой дороге со станции, уж темнеет. Взгромоздится на лесенку в резиновых сапогах и резиновых перчатках, подключится зажимами–крокодилами к проводам мимо счетчика. Нагреет дощатую свою будку печкой с подъемного крана – зверь печка. Тихо, и душа отдыхает. Утром в темноте чешет свои 3 км на станцию, и опять на работе те же лица. Все всё про всех знают, всё обсудили, все темы закрыли. Сиди, паяй – на паяльнике твое имя выжжено. А начальник бегай, мети хвостом там наверху. Назвался груздем – полезай в кузов.

Дядька написал в дачный кооператив заявленье, что ему уж не по возрасту. Племянник ведет хозяйство, и просит он на племянника переписать участок. Переписали. Тут дядька помер, и мать вскоре за ним. Мозг как пошел вразнос, так всё разладилось. Ходила по соседям, плакала – где Николай? А Николай вот он, рядом. Перестал от нее бегать. Видит – дело плохо.

И Зинка померла. Вот бы кому жить и жить – костистая, жилистая, ну просто двужильная. Учительница в школе – тоже выучилась вслед за Николаем. С первым мужем развелась – гулял почище ее отца покойного. От чего ушли, к тому и пришли. За второго вышла. Какой-то он скользкий, Анатолий. Отец был начальник, а чего – скрывают. Сам Толик никчемный, разве от отца что осталось – у матери по углам рассовано. Мать последние годы почему-то жила в коммуналке, Зинкина соседка. Анатолий с первой женой – отдельно. Считай, Зинка его отбила. Ладно, стала рожать – и никак не встанет после родов. Одна инфекция, другая. Повели через двор куда-то в другой корпус, простудили. Не сразу заметили отёк легких – им ни к чему. Не вышла Зинка за больничные ворота.

Николай еще пуще осунулся. Взял на лето в Икшу сироту Дашу с Толиной матерью. Та еще чернявая, глаза бессмысленные, катается, как шарик. Это такая порода вывелась при советской власти - невысокие, чтоб не высовываться, пустоглазые и скрытные. Где-то что-то при ком-то, а где и что, не говорят.