Мы все мертвы

Отец теперь улыбался, всякий раз встречаясь с ней в комнате или в коридоре, и даже не раз повторял, что ей гордится. На её взгляд, гордиться было нечем. Она не была талантливой целительницей – чёрт, она даже не была хорошей. Но… научилась быть послушной и не доставлять хлопот. И жизнь стала удобной.

Джей закрыла глаза, вспоминая, как отец пришёл утром в её комнату, разбудил поцелуем в лоб и снял с неё все ограничения.

– Просыпайся, милая, – говорил он мягким шёпотом, и Джей улыбнулась в полусне, на миг представив, что это сказала ей мама. – Ты ведёшь себя совершенно хорошо в последнее время. Хочу сделать тебе небольшой подарок.

Джей открыла глаза, резко поморщившись от яркого солнца, – оно пробивалось в комнату сквозь решётки. Хотя…

Решёток не было. Окно было открыто, и лицо её обдало тёплым утренним ветром.

Солнце светило прямо в глаза, и Джей не могла их нормально открыть и убедиться, что всё это – правда.

– Я ночью убрал решётки, ну, пока ты спала, – усмехнулся отец, гладя её по руке. – Я не могу больше тебя сдерживать. Гуляй по вечерам, учись, когда тебе удобно, открывай окна сколько хочется.

Джей уселась на кровати, постепенно привыкая к яркому свету. Вся комната горела тёплыми цветами.

Она вдохнула полной грудью, и воздух этого утра показался ей самым лёгким и свободным в её жизни.

– Значит, я смогу увидеть маму? – спросила она раньше, чем подумала.

Отец на секунду поменялся в лице – у него дёрнулась щека и сузились брови, – и, хотя он сразу же овладел собой, этой секунды было достаточно.

Джей убрала руку и попыталась выдохнуть из тела всю свою боль…

…Она вздрогнула, отгоняя воспоминания.

Теперь всё было спокойно. Такая тишина, когда ничего особенного не происходит, но это-то и ценишь больше всего, и вдыхаешь эту тишину как самый свежий воздух, и подставляешь ей своё лицо, и мягко улыбаешься, зная, что тебе ничего не грозит, а ты не грозишь ничему в ответ.

Ей хотелось бы верить, что всё стало хорошо и этим спокойствием её вознаградили за послушную жизнь. Что все – и отец, и Лина – относятся к ней как к равной и что она сама может прийти за помощью к любому из них. Что можно отставить все свои глупые переживания и жить обычной жизнью, как и все в Белой Земле.

Но это было не так. И в душе Джей зияла чёрная пустота, которой она боялась и всячески пыталась избегать. Оставаясь одна и в полной тишине, она сталкивалась с этой пустотой, которую заполнить мог лишь злой внутренний голос. И он не был ей другом.

Раньше у Джей хотя бы была упрямая вера в лес и свободу. Пусть она и мешала ей жить. Но она потеряла ту маленькую весёлую Джей, которая отчаянно мечтала и верила, – и получила пустоту.

Она вздохнула и потопала к лестнице: Джей всегда начинала уборку с третьего этажа.

Но не успела она до него добраться, как из мастерской отца послышался истеричный голос Лины. Она кричала на отца (она кричала на отца), и в её голосе были такие интонации, что Джей вздрогнула и отошла к лестнице.

Лина плакала. И, плача, кричала на отца из последних сил, срывая голос. В крике этом было столько отчаяния… Оно сливалось с воздухом, перетекало на лестницу из закрытой двери и наконец доходило до Джей – отчего та, казалось, чуть было не прослезилась тоже.

Никогда Лина так не кричала.

Она была капризной и взбалмошной с кем угодно – с сестрой, с бабушкой, с парнями и соседскими детьми, – но не с отцом. Отец был «неприкасаемой территорией», на которой прекращались все споры. Особенно после того, как мама… сошла с ума. Он был единственной ниточкой, которая связывала сестёр со старым образом семьи, и только от него ещё исходили доброта и тепло.

И вот Лина отчаянно на него кричала.

Джей должна была промолчать и уйти – но она остановилась, переводя дыхание, и тихонько подошла к двери мастерской.