Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Говорят, что война выиграна, но для нас слишком многое было потеряно, — сказала мне Одетта Ньирамилимо. После геноцида они с Жан-Батистом усыновили десятерых детей и взяли на себя обязанность лечить выживших детей бесплатно в своей клинике. — Мы чувствуем это своей нравственной обязанностью, — говорила она, — но эти дети настолько травмированы, что мы с трудом понимаем, как им помочь.

После того как их семья была эвакуирована из «Отель де Миль Коллин», Жан-Батист пошел работать в организованный РПФ медицинский центр, где помогали выжившим, а Одетта отвезла троих их детей в Найроби, поклявшись никогда не возвращаться в Руанду. А потом получила известия о том, что некоторые из ее племянников и племянниц выжили.

— Стоило мне это услышать, и я поняла, что должна вернуться, — рассказывала она. — Мы начали разыскивать их и забирать к себе, но удовлетворить все их потребности очень трудно. Один из них — четырехлетний мальчик — весил всего около 8 кг, когда его нашли.

Как-то в разговоре она обмолвилась:

— Однажды мы были в машине, я, Жан-Батист и трое наших детей, и один из них сказал: «Я так рад, что мы теперь все вместе, только мы впятером, и больше никого!» Мы спросили: «Разве вы не рады жить со своими кузенами?» Но они ничего не ответили.

Одетта смотрела на своих детей в бассейне «Серкл Спортиф». Обернувшись ко мне, она сказала:

— Эта жизнь после геноцида — поистине ужасная жизнь.

Плавность и непрерывность, с которыми Одетта пересказывала историю своих прежних злоключений, уступили место прыгающему, как при игре в «классики», ритму свободных ассоциаций, когда она описывала жизнь после трагедии.

— Когда я была еще в Найроби, говоря, что никогда не вернусь, там была группа молодых руандийцев — «пятидесятидевятников», которые впервые в жизни решили съездить в Руанду, — говорила она. — Потом они вернулись в Найроби и говорили о том, как все в Руанде прекрасно и замечательно, и единственной проблемой были выжившие, которые были готовы вечно рассказывать свои истории. Это меня по-настоящему задело.

Она еще сказала так:

— С ТЕЧЕНИЕМ ВРЕМЕНИ ЭТА ТРАВМА НАПОМИНАЕТ О СЕБЕ ВСЕ ЧАЩЕ — В ЭТОМ ГОДУ ЧАЩЕ, ЧЕМ В ПРОШЛОМ. Так чего же мне ждать от следующего года? Нас-то немного спасает работа, но многие люди глубоко погружаются в депрессию. Боюсь, становится только хуже. Мне чаще снятся сны о сестрах, и я кричу во сне по ночам.

У Одетты был один племянник, который пережил геноцид в Кинуну, на том холме в Гисеньи, где Одетта родилась. Она навестила его только раз, чтобы помочь похоронить погибших, которых было много, и больше возвращаться не захотела.

— Все эти тамошние хуту смотрели на нас, когда мы приехали, и некоторые хотели меня обнять, — рассказывала она. — Я завопила: «Не прикасайтесь ко мне! Куда вы дели всех наших?» Один из них был женат на моей кузине. Я спросила: «Где Тереза?» Он ответил: «Я ничего не мог сделать». Я спрашиваю: «Что ты имеешь в виду?» Он говорит: «Это сделал не я». Я сказала ему: «Я не хочу тебя видеть. Я не желаю тебя знать». Теперь все местные хуту, завидев машину, которая едет к моему племяннику, бросаются прятаться. Некоторые скажут, что я экстремистка, потому что я не могу принять и терпеть людей, которые убили моих родственников. Так что, если им пришлось испугаться разок в своей жизни — а я боялась с тех пор, как мне было три года, — пусть знают, каково это.

Одетта рассказала, как трудно заводить новых друзей среди возвращенцев.

— Они привезли с собой все свое. Они могут смеяться, устраивать вечеринки. В нашей среде постоянно рассказывают о геноциде, а им не нравится слушать о нем. Если они видят, что я замужем за хуту, что у меня есть старые друзья-хуту, они этого не понимают. Право, теперь каждый живет сам по себе.

Еще она рассказал такую историю:

— Я разговаривала со своим самым младшим, Патриком. Спросила: «О чем ты думаешь?» Он ответил: «О тех двух парнях, которые пришли к нам с мачете. Это мне все время вспоминается». ДЕТИ НЕ ИДУТ ГУЛЯТЬ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ, ИХ ПРИХОДИТСЯ ВЫГОНЯТЬ НА УЛИЦУ — ОНИ ПРЕДПОЧИТАЮТ СИДЕТЬ ДОМА. ОНИ МНОГО ДУМАЮТ ОБ ЭТОМ. МОЙ МАЛЫШ ПАТРИК, ОН ОДИН УХОДИТ В КОМНАТУ И ЗАГЛЯДЫВАЕТ ПОД КРОВАТЬ, ПРОВЕРЯЕТ, НЕТ ЛИ ТАМ ИНТЕРАХАМВЕ. Моя дочь Арриана училась в очень хорошем пансионе в Найроби, и как-то раз ночью она села в кровати, переживая все заново, и расплакалась. В полночь по коридору проходила староста общежития, и они провели почти всю ночь вместе. Арриана рассказала ей, что было с нами, и староста была поражена до глубины души. Она и понятия об этом не имела. А ведь она была кенийка. Никто на самом деле ничего не знает. Никто и не хочет знать.

Одетта кивком указала на мой блокнот, в котором я делал заметки, пока она рассказывала: