Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Общепринятые иерархии Руанды восстановили себя за тюремными стенами: «интеллектуалы», гражданские служащие, профессионалы, духовенство и торговцы получали наименее неудобные камеры, в то время как массы крестьян и рабочих довольствовались местом «на воздухе», примостившись кое-как между костлявыми конечностями соседей во двориках под открытым небом, и все вопросы переадресовывали своим вожакам. Почему они с этим мирились? Почему не бунтовали? Почему попытки побегов столь редки в Руанде, при том, что система охраны так слаба? Буйная толпа в пять тысяч заключенных могла бы с легкостью опрокинуть стены Кигальской центральной тюрьмы и жестоко дестабилизировать ситуацию в столице, устроив серьезный кризис для правительства, которое они презирали, — или даже общее восстание, если бы жители его поддержали. Никто не мог полностью объяснить пассивность в тюрьмах; наиболее близкое к истине предположение: будучи в полной уверенности, что РПФ их убьет, а вместо этого оказавшись в тюрьме и регулярно принимая визиты дружелюбно настроенных международных гуманитарных работников, репортеров и дипломатов, заключенные просто были ошеломлены тем, что остались живы, и не собирались испытывать свою удачу.

В перерыве между посещениями тюрем я заглянул повидаться с генералом Кагаме в его офис в Министерстве обороны. Я полюбопытствовал, почему правительство позволяет себе плохо выглядеть в глазах прессы из-за положения в тюрьмах и как он трактует очевидно спокойное принятие заключенными чудовищных условий их содержания. Кагаме ответил на мой вопрос собственным:

— Если здесь умер миллион людей, то кто их убивал?

— Многие, — ответил я.

— Верно, — кивнул он. — Много ли вы нашли таких, которые признались, что участвовали?

Нет, не многих. В первые дни после геноцида иностранному гостю было легко найти убийц (в тюрьмах, лагерях беженцев и на улицах Руанды), которые признавали свое участие в убийствах и даже хвастали им. Однако к тому времени, когда я начал ездить в Руанду, преступники поняли, что признание было тактической ошибкой. В тюрьмах и приграничных лагерях я не смог найти никого, кто хотя бы соглашался на словах с тем, что геноцид вообще случился. БЫЛА ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, И — ДА, ПОРОЙ УБИВАЛИ МНОГИХ ЛЮДЕЙ ЗА РАЗ, НО НИКТО НЕ ПРИЗНАВАЛСЯ, ЧТО ВИДЕЛ ЧТО-ТО ПОДОБНОЕ. Все, как один, бессчетные заключенные, с которыми я беседовал, утверждали, что были арестованы по произволу и несправедливо, — и, разумеется, в каком-то случае это было вполне возможно. Однако многие заключенные также говорили мне о своей уверенности, что их «братья» из ооновских приграничных лагерей вскоре придут освобождать их.

Однажды я услышал от Кагаме, что, по его подозрениям, не менее миллиона людей участвовало в геноциде, прямо или косвенно. Его советник, Клод Дюсаиди, который любил громкие крайности, обозначил цифру три миллиона, то есть все равно что объявил виновным каждого второго руандийского хуту. Такие утверждения (их невозможно ни доказать, ни опровергнуть) кажутся многим руандийцам и иностранным наблюдателям тщательно рассчитанными актами запугивания, дабы бросить тень подозрения на всех хуту; и это представление лишь укрепилось, когда предпринятая ООН попытка воздать должное тем хуту, которые защищали тутси во время геноцида (вроде Поля Русесабагины), была сорвана внутренней борьбой среди руандийских министров. Но Дюсаиди настаивал, что чудовищная переполненность руандийских тюрем не отражает чудовищности преступления, в которое была втянута страна.

— Иногда один человек мог убить шестерых, а иногда трое убивали одного, — говорил Дюсаиди. — Возьмите любую пленку с записью и просто посмотрите, как они убивают людей. Вы увидите, как целая группа убивает одного человека. Так что гораздо больше убийц продолжают разгуливать по улицам. Число сидящих в тюрьме — это крохи.

Разумеется, тот факт, что виновные оставались на свободе, не означал, что в тюрьме сидят именно те, кто должен в ней сидеть. Я спросил Кагаме, беспокоит ли его вероятность, что в тюрьме может находиться немало невинных и что этот опыт может сделать их убежденными оппозиционерами.

— Может, — согласился он. — Это проблема. Но это был способ справиться с ситуацией. Если бы мы потеряли этих людей из-за мести, это стало бы для нас еще большей проблемой. Я предпочел разобраться с проблемой, посадив их в тюрьму ради процесса правосудия и прбсто потому, что на свободе их на самом деле убьют.

* * *