Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Соль за спонсированное государством массовое убийство?! Деревенское правосудие в том виде, каким схематично обрисовал его Кагаме, казалось безнадежно неадекватным ситуации. Но, как объяснил юрист Франсуа-Ксавье Нкурунзиза, «когда разговариваешь с нашими крестьянами о правосудии, главная идея — это компенсация. СКОТОВОД ИЛИ ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ, КОТОРЫЙ ЛИШИЛСЯ ВСЕЙ СВОЕЙ СЕМЬИ, ЛИШИЛСЯ И ВСЕЙ СВОЕЙ СИСТЕМЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОДДЕРЖКИ. МОЖНО УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ ВЕРШИЛ ГЕНОЦИД, НО ЭТО НЕ КОМПЕНСАЦИЯ — ЭТО ТОЛЬКО СТРАХ И ГНЕВ. Вот как мыслят наши крестьяне». Проблема, как намекнул Кагаме, говоря о соли, заключалась в том, что после геноцида компенсация могла быть в лучшем случае символической.

Правительство обсуждало вариант облегчения бремени, ложащегося на суды, ранжированием степеней преступности génocidaires, в соответствии с которым менее виновные приговаривались бы к общественным работам или прохождению программ перевоспитания. С политической точки зрения РПФ был больше озабочен тем, что в послевоенной Германии называли «денацификацией», чем привлечением к ответственности каждого из тех, кто совершил во время геноцида какое-либо преступление.

— На самом деле мы пытаемся понять, как «снять с крючка» как можно большее число обычных людей, — объяснял Джеральд Гахима, политрук РПФ, который стал заместителем министра юстиции. — Но ведь это не правосудие, верно? Это не то правосудие, которое обеспечивает закон. Это не то правосудие, которого хочет большинство людей. Это всего лишь оптимальное правосудие, которое мы можем вершить при данных обстоятельствах.

Но если виновных никак нельзя справедливо наказать, а выжившим невозможно дать полную компенсацию, то и прощение РПФ рассматривал как невозможное — если только участники геноцида хотя бы признают, что поступали неправильно. Со временем стремление к правосудию в значительной мере стало стремлением к раскаянию. Если некогда министры и парламентарии проповедовали как гражданскую добродетель убийство ближних, то члены нового правительства теперь ездили по стране, чтобы проповедовать евангелие примирения путем принятия ответственности.

Любимым средством информации для этого нового проповедничества стали церемонии массовых перезахоронений жертв геноцида. Я присутствовал на таком перезахоронении летом 1995 г., на вершине холма посреди роскошных, подернутых легкой дымкой чайных плантаций в Гисеньи. На этом фоне поразительной умиротворенности пласты дерна с молодой травой отвалили в сторону, обнажив массовую могилу. Изломанные тела из нее эксгумировали и выложили в ряд на длинных козлах. По распоряжению деревенских лидеров местные крестьяне подходили к ним, чтобы смотреть на трупы и ощущать запах смерти. Приехал президент Бизимунгу с пятью-шестью министрами и множеством других чиновников. Солдаты раздали деревенским жителям прозрачные пластиковые перчатки и приставили их к работе — укладывать фрагменты тел в гробы и заворачивать остальное в зеленые пластиковые полотнища. Были речи и молитвы. Один солдат объяснил мне, что президент в своей речи задал крестьянам вопрос, где они были, когда этих людей убивали в их деревне, и призвал их совершить покаяние. Затем мертвых поместили в новые братские могилы и снова засыпали землей.

* * *

Когда руандийцы говорят о восстановлении и примирении, они говорят о необходимости преодоления или освобождения от «старого менталитета» колониализма и диктатуры, от идеального иерархического порядка запугивания и покорности, который служил двигателем геноцида. Системы, посредством которых укоренялся прежний менталитет, имеют свои имена — безнаказанность, кумовство, этничность, феодализм, хамитизм, — но сам этот менталитет глубоко засел в каждом руандийце, усвоенный в рефлексивных привычках всю жизнь ощущать на себе жестокость и ожидать ее: «мы или они», «убей или будешь убит». Когда Кагаме говорил, что людей можно сделать плохими, а можно научить быть хорошими, он добавил: «В обществе есть механизмы — обучение, некая форма участия. Чего-то можно добиться». Этот взгляд широко разделяли — с разной степенью уверенности и скептицизма — не только в РПФ, но и в среде многих выживших лидеров хуту — противников Хабьяриманы, а также значительная часть руандийского общества (по крайней мере, под настроение).