Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Однако выражения лиц не соответствовали тому дискомфорту, в котором пребывали тела. В них была ясность, сдержанность и открытость выражения, которые делали людей внутри тюрьмы почти неотличимыми от тех, что были снаружи. Разумеется, то там, то сям я ловил электрический блеск безумных глаз или неприятный косой взгляд, пугающий своей жестокостью. Но, с усилием продвигаясь сквозь толпу, я видел и обычные доброжелательные улыбки, слышал приветственные возгласы, пожимал протянутые руки. В детской камере 63 мальчика в возрасте от 7 до 16 лет сидели кругами на полу лицом к классной доске, у которой вел урок пожилой заключенный — школьный учитель по профессии. Они выглядели точно так же, как школьники в любом ином месте. Я спросил одного из них, почему он оказался в тюрьме. «Они говорят, что я убивал, — ответил он. — А я не убивал». Другие дети давали такой же ответ — опустив глаза, уклончиво, так же неубедительно, как обычные школьники в любом ином месте.

Официальная арестная процедура в Руанде соблюдалась редко, и порой достаточно было, чтобы кто-то указал пальцем и сказал: «Геноцид!» Но, по словам Люка Коте, адвоката из Монреаля, который заведовал ооновским правозащитным офисом в Бутаре, «большинство арестов были основаны на тех или иных уликах, и нередко таких улик было хоть отбавляй». Это означало, что, хотя с технической точки зрения аресты могли быть некорректными, это не обязательно свидетельствовало об их произвольности. И даже если процедуре следовали до последней буквы, было не очень понятно, на что это влияет, поскольку руандийские суды были закрыты, и за более чем 2,5 года никто не был привлечен к суду.

Правительство относило юридический паралич страны на счет отсутствия финансовых и человеческих ресурсов. Полицейских инспекторов, ответственных за сбор досье на обвиняемых, постоянно рекрутировали и обучали, но, несмотря на это, большинство из них оставались дилетантами, у которых на руках оказывались сотни сложных дел при отсутствии транспорта и вспомогательного персонала, а нередко на них еще и сыпались угрозы со стороны как обвинителей, так и обвиняемых. Руанда просила у иностранных благотворителей велосипеды, мотоциклы, карандаши и ручки, но на эти предметы первой необходимости международное сообщество было куда скупее, чем на выражения «обеспокоенности», которых было явно недостаточно, чтобы защитить права обвиняемых.

* * *

НИКТО НИКОГДА НЕ ГОВОРИЛ ВСЕРЬЕЗ О ПРОВЕДЕНИИ В РУАНДЕ ДЕСЯТКОВ ТЫСЯЧ СУДОВ ПО ОБВИНЕНИЯМ В УБИЙСТВЕ. Западные юристы-эксперты любили замечать, что даже переполненные адвокатами Соединенные Штаты не смогли бы справедливо и быстро разобраться с руандийским изобилием судебных дел.

— Физически невозможно судить всех тех, кто участвовал в массовых убийствах, да и с политической точки зрения от этого никакого толку, пусть это и справедливо, — говорил мне Тито Рутеремара из РПФ. — Это был настоящий геноцид, и единственный правильный ответ на него — настоящее правосудие. Но в Руанде существует смертный приговор, и… ну, это означало бы еще большее число убийств.

Иными словами, настоящий геноцид и настоящее правосудие несовместимы. Новые лидеры Руанды пытались понять, как им действовать в связи с этой проблемой, описывая геноцид как преступление, совершенное «мозгами» — хозяевами и «телами» — рабами. Ни тех ни других нельзя было рассматривать как невинных, но если это преступление было политическим, а правосудие должно было служить политическому благу, то наказанию следовало провести черту между криминальным «мозгом» и криминальным «телом».

— С теми, что были вдохновителями геноцида, все ясно, — говорил мне генерал Кагаме. — Они должны непосредственно предстать перед правосудием. Меня не так беспокоят обычные крестьяне, которые взяли мачете и пошли резать людей на куски, точно животных.

Он пояснил, что «давным-давно» руандийское правосудие вершилось на деревенских сходах, где предпочитаемым видом наказания были штрафы.

— Парень, который совершил преступление, мог отдать выкуп солью или чем-то другим, и после этого люди примирялись, — рассказывал Кагаме.