Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Люди в Америке действительно захотят это читать? Мне советуют это записывать, но это записано внутри меня. Я почти надеюсь, что настанет тот день, когда я смогу забыть.

* * *

В один из дней в Кигали я столкнулся с Эдмоном Мругамбой, человеком, с которым как-то познакомился в городе, и он предложил мне вместе с ним съездить к выгребной яме, в которую сбросили его сестру со всей семьей во время геноцида. Он уже рассказывал мне эту историю. Помню, как он издавал свистящий звук — тча, тча, тча — и рубил рукой воздух, описывая убийство сестры.

Эдмон ездил на «Мерседесе», одном из немногих, оставшихся в Руанде, и был одет в полинялую джинсовую рубаху, джинсы и черные ковбойские сапоги. Раньше он работал в немецкой развивающей программе в Кигали, и жена его была немкой; после геноцида она осталась в Берлине вместе с их детьми. Пока мы ехали в сторону аэропорта, Эдмон рассказал мне, что он немало поездил по миру и что после многочисленных поездок в Восточную Африку и Европу у него всегда было ощущение, что руандийцы — самые славные, самые достойные люди на свете. Но теперь он не мог снова вызвать в себе это чувство. В 1990 г., после первого нападения РПФ, ему угрожали, потому что он был тутси; он уехал в изгнание и вернулся только после того, как пришло к власти новое правительство. Эдмону было под сорок; его отец был скотоводом в Кигали. Его старший брат погиб во время массовых убийств 1963 г.

— Это я даже не говорю о своих дядьях, убитых в 59‑м и 61‑м, — говорил он, — о бабушке, которую сожгли в ее доме, о дяде по матери, медбрате, которого изрубили на куски. Было много других убитых, а кое-кому повезло уехать в Уганду.

Сам Эдмон 11 лет прожил в Бурунди, прежде чем вернуться на родину при Хабьяримане и найти работу у немцев. Он показал мне свою фотографию в полной камуфляжной форме и шляпе для буша с вислыми полями цвета хаки. В 1993 г. он уехал из Германии в Уганду и готовился вступить в РПФ, но, сказал он, «потом у меня прорвался аппендикс, и мне пришлось перенести операцию».

Эдмон говорил тихо, но очень экспрессивно, и его бородатое выразительное лицо чуть заметно морщилось. Несмотря на свои злоключения, сказал он мне, он никогда не представлял всей глубины уродства, всей гнусности — «болезни», как он сказал, — которая постигла Руанду, и не мог понять, как все это могло так хорошо маскироваться. Он говорил:

— Животные тоже убивают, но никогда не стараются полностью изничтожить целую расу. И кто же мы такие в этом мире?

Эдмон вернулся из эмиграции, потому что понял, что ему нестерпимо жить в чужой стране, думая, что в Руанде он мог бы приносить пользу. Теперь он жил один в маленьком темном доме вдвоем с молодым парнишкой, его племянником, который осиротел во время геноцида.

— И я порой спрашиваю себя: имеет ли мое присутствие здесь хоть какое-то значение? — размышлял он вслух. — Построить новую Руанду… Я постоянно мечтаю. Я мечтаю создать теорию этой истории насилия. Я мечтаю положить ей конец.

Возле окраин Кигали мы повернули на красноземный проселок, который сужался и уходил вниз между высокими изгородями из тростника, окружавшими скромные домики. Синие металлические ворота, ведущие к дому его погибшей сестры, стояли распахнутые настежь. Семейство скваттеров[18] — тутси, только что возвратившиеся из Бурунди, — сидели в гостиной, играя в «скрэббл». Эдмон проигнорировал их. Он повел меня вокруг дома к загородке из высохших банановых пальм. Там были вырыты две ямы в земле, примерно в футе друг от друга, около трех футов в диаметре[19] — аккуратные, глубокие, выкопанные машиной колодцы. Эдмон ухватился за куст, наклонился над ямами и сказал:

— Берцовые кости видно.

Я последовал его примеру — и увидел эти кости.

— Четырнадцать метров глубины, — проговорил Эдмон. Он рассказал мне, что его зять был фанатично религиозным человеком, и 12 апреля 1994 г., когда интерахамве задержали его на блокпосте дальше по улице и стали принуждать отвести их к его дому, он упросил убийц дать ему помолиться. Зять Эдмона молился полчаса. Потом сказал ополченцам, что не хочет, чтобы его родным отсекали конечности, и тогда они предложили ему сбросить своих детей в выгребные ямы живыми, и он это сделал. А потом сверху на них сбросили сестру Эдмона и ее мужа.

Эдмон вынул из пластикового пакета камеру и сделал несколько фотографий ям в земле.

— Люди приезжают в Руанду и говорят о примирении, — сказал он. — Это оскорбительно! Представьте, как вы стали бы говорить о примирении евреям в 1946 году. Может быть, потом, очень нескоро, оно придет, но это личное дело каждого.

Скваттеры вышли из дома. Они стояли кучкой недалеко от нас, и когда поняли, о чем Эдмон говорит, зашмыгали носами.

На обратном пути в город я спросил Эдмона, знает ли он людей, живущих в доме сестры.